Не знаю, почему, но я расстроился. До последнего времени я считал себя самостоятельным человеком и гордился этим. И вот, оказывается, самостоятельности у меня не так уж и много…
Арька заметил перемену в моем настроении.
— Ты чего? — спросил он и отложил ложку. — Тебе жалко, да?
— Ешь, — сказал я. — Так это… вспомнил кое-что… Ты тут ни при чем…
— Ну, смотри… — И добавил серьезно и внушительно: — Не жалей после: мне с этим управиться — раз плюнуть.
Я засмеялся: о таком пустяке говорить так серьезно!
— Давай, давай уписывай…
— А ты знаешь, зачем я пришел? — отодвигая пустую тарелку, спросил Арик.
— Не пришел, а припрыгал, — поправил я его.
— Ну припрыгал, не все равно?
— Зачем же?
— Деньги хочешь заработать?
— Деньги, — не поверил я. — Ты говоришь, деньги?
— А то чего же? За работу деньги платят, — очень уверенно сказал Арик. — Я это знаю.
— А где?
— У Пызи. Он сам предложил. Говорит: «Довольно дурака валять, поработали бы у меня, а я вам деньги за это. И мне хорошо, и вам польза». Понял?
— Еще бы не понять. Опять дрова колоть?
Арька поморщился и осторожно пошевелил забинтованной ногой.
— Нет, дрова колоть я не буду, не умею.
Наконец-то упрямый Арька: согласился, что топором владеть не так-то просто. Не послушал меня и получил на орехи. Теперь вот и жди, когда нога заживет, ни побегать, ни от дома отойти… Скучная жизнь наступила у Арьки.
— А чего же мы тогда будем делать?
— Пызя сам скажет… Согласен?
Не раздумывая, я ответил:
— Конечно согласен!
В это время по радио начали передавать сводку Совинформбюро. Читал Левитан. Его голос всегда поражал меня своей звучностью и неподдельной страстностью, даже когда он сообщал об отступлении наших войск, вселял силу и уверенность.
В сообщении упоминались неведомые нам донские станицы и хутора — Песковатка, Трехостровская, Качалинская, Вертячий… Наши отступали… Отступали к Сталинграду.
Арик слушал напряженно, хмурил свои редкие брови, сосредоточенно накручивая на палец куцый чубик. Неожиданно попросил:
— Выключи, а… Не могу слушать…
Сказал он это таким тоном и на лице у него было такое умоляющее выражение, что я без разговоров выключил радио. Чудаковатый все-таки этот Арька!
— Понимаешь, — заговорил он, помолчав, — я так ненавижу их, так ненавижу… прямо не знаю как!.. Эх, попасть бы на фронт!..
Арька посмотрел на меня тревожно мерцающими коричневыми глазами и замолчал. И почему-то в эту минуту я подумал, что Арька, если бы его взяли в армию, сражался бы неплохо. Почему я так подумал, до сих пор понять не могу.
