Насупленный гигант в широкополой шляпе невнятно бормотал бессмыслицу себе под нос, поглядывая на длиннолицего.
Боже мой, пробормотал он, боже.
Длиннолицый придвинул к себе поставленную кружку, косясь на потеющего гиганта, отхлебнул. Гигант посмотрел на него.
Боже, как я ненавижу здесь все!
Длиннолицый согласился с ним, не ты один, приятель!
Я ненавижу каждую пядь этого проклятого места, оно сам Содом! Будь оно сожжено дотла гневом божиим, будь оно…
И, продолжая бормотать, он утирал лицо и нос.
У тебя, приятель, случилось что? спросил длиннолицый.
Глаза бы мои опустели, лишь бы не видеть это застойное гнилое болото, чтоб вам всем пусто было, это Содом, это Содом и Гоморра! Вы все богохульники, прокляни вас господь, вы стая высокомерных псов, я ненавижу вас!
Сумасшедший, он глянул на длиннолицего, барабаня пальцами и тяжело дыша. И ты, сказал он, я тебе уши надеру, морда ты разбойничья, так надеру, что побережье океана увидишь, вы не заслуживаете милости господней, чтоб вам пусто было!
Длиннолицый пожал плечами и поднял кружку, произнеся тост:
До дна за то, чтобы это место еще до зари покатилось в Ад вместе с безбожниками, пусть Царство Небесное опустеет от недостойных как эта кружка!
И, возвестив громким голосом, принялся пить. Гигант скривил физиономию, отвернулся от длиннолицего и принялся разглядывать посетителей, словно пригоршню монет на ладони – язычники, черные, как оникс, белые, что уже налакались и опустились до состояния скотины; несколько мексиканцев, что стояли у окна с надменным выражением на лицах, которые впитали цвет чужой земли. Посмотрел он и на горбоносого, смахивающего пепел со столешницы, и на кареглазого, нервно покачивающегося на табурете в углу, как умалишенный в лечебнице, бросил он короткий взгляд и на Холидея, и, тяжело дыша, возобновил бормотание.
Так вот, на чем я остановился, спросил длиннолицый, ах да, перелопачиваешь солод…
Но вдруг гигант рядом с ним переменился в настроении, и длиннолицый заметил это.
Сукин сын! сказал гигант.
Длиннолицый проследил направление его взгляда.
Этот сукин сын, рявкнул гигант, этот подонок!
Он поднялся и огромный, как шкаф, зашагал к Холидею, топая и не обращая внимания на окружающих, кого расталкивал. Все помещение ходуном ходило у него под ногами, будто палуба раскачивающегося в шторм корабля.
Это ты, это ты!
Горбоносый подгреб под себя ноги, потушил окурок в миске с догорающей свечкой и положил ладонь на пистолет – гигант это заметил и остановился, а вместе с тем почему-то оживились язычники, обвешанные костяными амулетами; уши у них были проколоты, а в носовую пазуху под хрящом продета косточка.
