Кое-как Владислав принудил себя встать. Но предпочтительнее так, чем по привычке. В соседних домах окна нараспашку: но едва заметная сетка от проникновения комаров не позволяет достичь беспробудного слияния с окружающей средой человеку, не обкусанному этими вице-президентами среди кровососущих насекомых.
У Владислава Витальевича вообще-то имелась целая теория о том, что пространство передается воздушно-капельным путем, половым контактом, через генитальный герпес или расчесанные укусы комаров, разносящих не само пространство, но какой-нибудь искажающий восприятие недуг, инфекцию, неуловимый лейтмотив ностальгических переживаний или религиозное переживание, – наделяющее вещи призрачным ореолом смутной узнаваемости.
Случалось, что Владислав воображал, как множество комаров через поры высосет всю его кровь до капли, – и разнесет семя его вымышленной болезни по всему миру, от Санкт-Петербурга и до Антарктиды.
Когда-нибудь он еще будет человеком-одуванчиком, человеком-комаром, пассажиром беспилотного комариного экспресса, полнокровного брюшка. Но сейчас Владислав находился в ванной комнате: пятиминутной струей обескровленного кваса атаковал унитаз, в раковину отхаркивал неразбавленную мокроту; смесь золотистой слизи и лучезарного гноя. Высморкался, мощно отжав пальцами нос.
Подумал о Тане.
Надо бы позвонить ей, да времени нет.
Вернее, есть.
Время есть.
Нет чего-то другого.
Наморщив свой широкоугольный лоб с запрятанной в нем, как купюра в матраце, морщиной, и настойчиво глядясь в зеркало, но не обращая на самого себя особенного внимания, – это бессодержательное лицо, смотрящее на читателя со страниц, Владислав в юношестве перечитывал неоднократно, а теперь терпел лишь кратчайшую его версию в молчаливом изложении, – это лицо, митинговавшее за немедленное бритье и выдвигавшее в президенты бритвенное лезвие, Владислав тщательно предохранял от дальнейшей порчи.
Как он это делал?
Думая о Тане.
О ее стихах.
О стеклянной баночке, сквозь которую виднелись ее нищенские накопления.
И стоя перед зеркалом.
Так он спасал себя.
И в такой последовательности: он выбрил щеки, выскреб шею по фарватеру кадыка, формально выщипал лишние волоски, ножницами подравнял военно-морские виски, наловчился выстригать скрученные нитки будущих усов из спортивно раздутых ноздрей; все в точности так, как делал его отец.
Владислав любил наблюдать за его утренними процедурами, и чувствовал удовлетворение оттого, что не забыл прихватить их в нынешнюю жизнь.
