Отсюда лучше видно небо | страница 37
От того статичного напряжения, в котором психика Владислава пребывала изо дня в день, – под облезлой кожурой его полопавшейся кожи обнажились двухголовые мышцы кукурузы; на пальцах ног жутко кровоточили огнеупорные мозоли; взрывоопасные кости изо дня в день неумолимо ломила хандра; в концентрационных лагерях альвеол содержались кубометры военнопленных воздушных масс, изо всех отверстий повылезал облысевший хлеб; расплодившееся тело, расточая многолетние накопления, вспучивалось наглухо, пшеничные колосья прорастали в чесоточной промежности; и Владислав обнаруживал свою дотоле скрытую принадлежность к семейству злаковых культур; из рупора его пупка ежечасно гремела радиопропаганда, обглоданные коленные чашечки, как спутники, были запущены в космос, а локти – как флаги российской федерации, незаслуженно установлены на северном полюсе; поза, когда он вымучивал из себя очередную нескладную строчку, была надуманно-неестественной, и вообще все чудовищно сморкающееся, ожесточенно зудящее, простудившееся, измученное и перекрученное тело было, как выжатое белье.
Серп языка и молот позвоночника, не сумев все-таки искоренить крест христианства, – соорудили на его костяке коммунистическую власть. И на кресте рабочей силы, воздвигнувшей Советский Союз, был распят измучившийся, несоответствующий, умирающий Владислав. Еще не угасло в его расхристанной, распахнутой, пронзенной душе это родонитовое зарево коммунистического мезозоя: еще тлели в нем лучи надежды на окончательную победу нашей нужды в суше над центурионами океана, над царями неба. Все еще предпринимались Владиславом героические, подсознательные попытки по провозке потайных грузов с продовольствием по ладожскому озеру, – по тончайшему льду эгоистических цепляний к блокированному, оккупированному фашистами, блокадному Ленинграду ностальгирующего эго.
«Как вы, Владислав Витальевич? Как ваши первые опыты в поэтической алхимии…»
Он жил воспоминаниями и сам становился едва уловимым воспоминанием, одним из призраков-коммунистов, гуляющий по новой России.
«Таня…»
«А вы сами стихи написали?» Какая глупость!
В замочной скважине его рта, – сложное устройство, к которому еще не подобрали ключ, – за слегка приподнятой верхней губой можно было разглядеть туда-сюда виляющий выгнутый силуэт предельно-огненной окраски: то был его небный язычок, ларингологический сталактит, то был сам Владислав Витальевич в труженической гортани, в бессмысленном горниле этого презренного человеческого бытия.