Он думал потом: не было, кажется, человека, которого я знал бы лучше, столько всего я знал о тебе – и столько всего не знал. И о себе. Твоими руками, твоими губами, всем тобой – я заново узнавал о себе. Ты рассказывал мне обо мне без единого слова. Кто я, какой я, что я делаю здесь.
12
Если бы можно было выбирать, где окажешься… потом. После всего. Если б можно было попросить – у Петра, этого вечного ключника, или кто там тебя встретит. Тому не нужны были бы никакие райские врата. Он все бы отдал – не за ночь даже – за эту предутреннюю минуту, где двое спят, обнявшись, и ничто, что будет потом, еще не заявило на них свои права.
11
В то утро Том просыпается один. Минуту ему хочется не открывать глаза.
Но ведь это трусость. Что бы там ни было – оно уже есть, и надо иметь мужество его встретить.
…На кухне Ян варит кофе. Том встает рядом, почти касаясь плечом, закидывает в тостер пару кусков хлеба. Смотрит на Янов профиль: помятую, красную со сна мочку уха и упрямую рыжую прядь, падающую на лоб.
– Ну? И что теперь?
Ян сглатывает, не отводя глаз от турки. Они оба терпеть не могут убежавший кофе. Помолчав, говорит – с той легкостью в тоне, от которой у Тома сводит зубы:
– Слушай, Шерри, ну мы же взрослые люди. Ну ты же все понимаешь…
Том кивает ему в спину и отходит к окну. Его до глаз заливает чистейшая белая ярость, и сил едва хватает, чтобы не дать ей хода. И еще внутри ворочается огромное скользкое нечто, чему он не знает названия.
На подоконнике обнаруживается пачка, в ней – последняя сигарета. Губы предательски не слушаются, и колесико зажигалки раз за разом прокручивается вхолостую, царапая пальцы. Нет, вот нет – плакать при нем он не будет точно.
Том делает затяжку и медленно-медленно выдыхает. Потом еще одну, и еще. Старое, истертое дерево оконных рам все в царапинах, краска кое-где облезла, а в одном месте торчит нахальная свежая заноза. Этот дом повидал немало.
Пальцы еще дрожат, но это можно списать на похмелье.
– Сахар не клал, – Ян протягивает ему кружку и машинально двигает сахарницу поближе, – Послушай. Давай все оставим как было. Мне было бы жалко… это все потерять.
Ян смотрит исподлобья, как будто все еще пытаясь накинуть поверх разговора тонкую ткань несерьезности, наполовину шутки, и что-то такое стоит в его глазах, позади уверенности и напускного лукавства – какая-то такая щенячья тоска, что вся Томова злость растворяется без следа.
– Конечно, – кивает он в тон, легко и мягко, – мне тоже. Конечно.
