Сделал уборку. Пока делал, обнаружил в жилище много нового. Чужая одежда была безжалостно распихана по мусорным пакетам, горы конфетти, высившиеся вокруг кровати, сметены туда же. В карманах Клавдюшкинского пальто (и не только пальто) вдруг откуда ни возьмись завелись презервативы. Клавдюшкин воззрился на них в немом изумлении. Много, много презервативов. Целые россыпи ярких квадратиков. Можно было бы на одну ночь осчастливить целую студенческую общагу. К своему стыду, Клавдюшкин внезапно вспомнил, что это он сам же их и покупал. Единолично. За свои кровные. И вспомнил, как. Снова пошёл пятнами (второй раз получилось даже ярче). А ещё он вспомнил, что они так и не пригодились. Не знал, жалеть или радоваться.
Выкидывать добычу не стал, сгрёб в ящик тумбочки, где валялась всякая ненужная мелочёвка – моток изоленты, сломанная линейка, пачка бумажных салфеток, горсть канцелярских кнопок, скрепки, булавки, катушка чёрных ниток с иглой, ножницы и несмываемый маркер. Полный ящик презервативов выглядел вызывающе. Вопиюще. Клавдюшкин вдруг ощутил себя почти владельцем притона. Вспомнил маму, периодически являвшуюся с инспекцией. Нашёл самую толстую, тяжёлую и дурацкую с маминой точки зрения книгу, и водрузил её поверх содержимого ящика. Ящик отказался закрываться. Клавдюшкин потряс ящик, перераспределяя мелочёвку поровнее, потом чуть поднажал сверху. Что-то внутри утрамбовалось, книга осела вровень с краями ящика. И ящик закрылся.
Главный, крайне довольный собой, хмыкнул.
И ушёл заниматься другими делами.
Глава 12
Молитвы всех неверующих начинаются со слов "Господи, если ты есть,…". Дальше обычно следует просьба. Потому что не бывает совсем-совсем неверующих людей, бывают недостаточно отчаявшиеся.
Синий автобус под номером 37 доставил Клавдюшкина и его нового знакомца, представившегося дедушкой Имеди, в центр города. Было темно. Тепло. Ночь разлилась парным молоком по спящим улицам. Одуряюще пахло разогретой за день землёй, травами, собирающейся где-то за низкими облаками грозой. Детством пахло. Щемило внутри так, что слёзы наворачивались. Полночи бродили по городу и разговаривали. Клавдюшкин рассказывал, Имеди слушал. Потом менялись. Имеди улыбался в усы и смотрел хитрым глазом. Хлопал себя по коленям. Хохотал. Потом вдруг делался серьёзным, думал. Клавдюшкин поймал себя на том, что рассказывать о себе личное незнакомым людям уже начинает входить у него в привычку.
Гроза лавиной скатилась с гор. Сначала стало очень-очень тихо. Длинная белая полоса поперёк неба вспорола ночь, и раздался грохот. Даже не так. ГРОХОТ. А потом небо упало на землю. Мчались по пустому городу. Имеди, маленький и круглый, в беге делал сухопарого и длинноногого Клавдюшкина, как стоячего. Петляли. Неслись по узеньким улочкам, куда-то сворачивали (так быстрее!), ныряли в полные непроглядной тьмой проулки и подворотенки. Вода неслась следом, рядом и впереди. Финишировали одновременно.
