Несколько часов спустя Клавдюшкин уже выходил из аэропорта в тёплую тбилисскую ночь.
У Клавдюшкина не было ни малейшего понятия, где искать Ирку. Он мог, конечно, выпросить номер телефона у Григория Петровича. Мог даже схитрить и уговорить его узнать Иркин адрес. Но Клавдюшкин лёгких путей не искал. И, если честно, побаивался, что, позвони он, Ирка пошлёт его куда подальше без объяснения причин. И будет обидно.
На улице у самого выхода из аэропорта на колченогом табурете сидел пожилой мужчина. Он был обильно усат, весел, округл и трезв. С любопытством посматривал на людей, появляющихся в дверях. Кому-то кивал. Кому-то улыбался. Кого-то провожал ленивым взглядом кота, лежащего на солнцепёке. Такой взгляд может означать всё, что угодно, от «шастают тут всякие» до «если меня спросят, то я вас видел». Больше градаций имеет только взгляд приподъездной скамеечной старушки.
Клавдюшкин прошёл мимо. Остановился. Вернулся.
– А скажите, пожалуйста, любезный, где в Тбилиси можно купить самые вкусные булочки с корицей? – мужчина (с карими смеющимися глазами из Клавдюшкинских кошмаров) поднялся с табурета, оказавшись Клавдюшкину примерно по грудь, и внезапно сгрёб Клавдюшкина в то, что простые люди называют медвежьими объятиями, а борцы – захватом туловища спереди поверх рук.
Клавдюшкин не привык, чтобы незнакомые люди трогали его руками. Тем более так активно. Изумился. Но так как был хорошо воспитан, виду не подал. Здешних традиций Клавдюшкин не знал, а лезть в чужой монастырь со своим уставом был не приучен. Поэтому терпеливо ждал, когда процедура обнимания подойдёт к концу. И даже немножко похлопал дядьку в ответ – докуда достал. Ну, насколько позволял захват.
– Пайдём, дарагой, я тибя праважу! – пробасил дядька, разжимая руки. Клавдюшкин похрустел позвоночником, убедился, что вопреки всему ещё функционален, и утвердительно кивнул, – благодарю!
– Тибе нужны сааамые фкусные булочки с корицей и саааамый фкусный кофе в городе. Правильно, да? – мужик посмотрел на Клавдюшкина хитрущим взглядом и улыбнулся куда-то себе в усы.
Удивляться сил не было. И Клавдюшкин снова просто кивнул.
Изначальный хаос. Великая энтропия. То, с чего всё начиналось, и чем всё закончится.
Главный был Великой энтропией. Он был в ней, а она была в нём. Он был частью и целым. Он был ничем. И всем сущим. Всеми созданными и несозданными, пространством и временем, жизнью и смертью. Сидел в офисе.
Рисовал, лепил, разрабатывал сам себе техзадание. Иногда подглядывал у человеческих фантастов, получалось забавно. Воплощал. Вкладывал душу (буквально). Дрессировал ассистентов. Подбадривал кураторов. Следил за хранителями. Периодически устраивал сборы – борьба со стрессом, какая-никакая физуха, совместный труд на общее благо, и прочая, и прочая (и да, люди вчистую спёрли этот концепт).
