Единственным маяком в море тоски и бедности оставался Давид. Иногда Глеб приносил ему свои наиболее удачные работы, и Давид-мэтр указывал на их достоинства и недостатки. Случалось, они вдвоем ходили в музеи. Давид всегда надолго останавливался в зале Итальянского Возрождения: «Надо же, насколько армянское Возрождение перекликается с итальянским! Жаль, что здесь нет ни одной миниатюры нашего великого Тороса Рослина!»
Рука Глеба потихоньку крепла, кисть работала уверенней. Он уже начал постигать прозрачную легкость светотени и красоту аскетичных линий. Рядом с Давидом Глеб чувствовал себя причастным к некоему высшему ордену, и тогда в его сердце звучала благодарность жизни.
Единственное, что его порой огорчало – это непомерная гордыня Давида. Давид парил в своих мирах, почти не интересуясь житейскими нуждами Глеба. Стоило Глебу начать жаловаться на свою неустроенность, как лицо Давида приобретало отрешенное выражение, слушал он вполуха, произнося свое тягуче-распевное «а-а...» Иногда он казался Глебу бесчувственным аскетом, напрочь забывшим о своих земных собратьях и стремившимся разговаривать лишь с небожителями.
Все так бы все и продолжалось, если бы вдруг...
– Си, синьор.
– в жизни Глеба не появился Хулио.
Назвать Хулио уродом было бы неверно. Но и к писаным красавцам его тоже нельзя было отнести: остриженная наголо яйцевидная голова, большие, с крупными белками глаза, чувственные губы, постоянно кривящиеся в лукавой, ироничной улыбке. Коренастый, ростом чуть ниже среднего. И вроде бы ничем не был примечателен синьор Хулио, даже именем своим, звучащим для русского уха несколько двусмысленно. Если бы не ШАРМ. Можно ли смотреть на субтропическое солнце летом без защитных очков, когда оно в зените? И если продолжить аналогию с солнцем, то шарм уподоблял Хулио солнцу – прекрасному всегда, в любое время, даже во время солнечных затмений...
ххх
С Глебом они познакомились в «Рокфеллер центре», где на одном из этажей в холле были выставлены две огромные бронзовые скульптуры Адама и Евы, стоимостью в миллион долларов каждая. Адам и Ева были похожи на двух бегемотов, стоящих на задних лапах. Никто из входящей сюда публики покупать их явно не собирался. Зато все с удовольствием фотографировались на их фоне: мужчины – у массивной задницы праматери Евы, женщины – возле коротенького, торчащего карандашиком, члена праотца Адама, причем все они норовили одновременно ухватиться за него своими нежными ручками.
