Вдвоем с незнакомцем они за ноги втащили бездыханное тело Карла Лагерфельда в квартиру. Француз отдавал приказы – «Возьми его левую ногу! Тяни! Закрывай дверь!» – а Федор Глухов повиновался им послушно и молча.
Все дело было в испытанном им шоке: только что Федор нежился в своей кровати, надеясь, что вчерашние наркотические кошмары отступили, но вот звенит дверной звонок, и все они тут как тут – выстроились перед дверью, чтобы пугать Федора Глухова вновь и вновь.
Тело Лагерфельда оказывается неожиданно тяжелым, хотя и выглядит сухим и поджарым. А еще Федор доподлинно знает: дизайнер сидит на жесткой диете, разрешающей только воду, бобы и пророщенную пшеницу. Если спросить у Федора Глухова, откуда у него в голове появились эти знания – насчет Лагерфельда и его диеты – он вряд ли ответит. Он просто знает это и все, и единственным ответом мог бы быть тот, что все эти знания… Ох, мама, кажется, бред начинается опять… Что все эти знания ПОДСКАЗАЛА ЕМУ ВСЕЛЕННАЯ… «Черт. Черт. Черт, – Федор ругается и молится одновременно. – Пожалуйста, пусть эта психоделическая чушь выветрится из головы. Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста».
Тем временем, чудесные превращения продолжаются. Уже в квартире тело Карла Лагерфельда начинает странно мутировать и менять очертания. Сначала в помещение словно бы напускают тумана – будто, кто-то принес и включил дымовую машину, да еще и настроил ее на полную мощность. Лагерфельд исчезает в густой дымке, и сколько Федор ни машет руками, чтобы ее разогнать, все тщетно. Хлопья тумана такие густые, что, кажется, их можно отделять друг от друга и есть как сладкую вату.
Федор Глухов принимает туман как очередную странную данность, и уже не задается вопросами, насколько она нормальна и откуда здесь появилась.
Когда видимость улучшается, вместо дизайнера на полу лежит совсем другой человек, и, судя по всему, этот человек – женщина. Вместо черных брюк, в которые был одет дизайнер, появилась юбка – из нее торчат две полные женские ноги в лаковых туфельках. Белая рубашка превратилась в блузку, а там где под рубашкой была впалая мужская грудь, обозначились две выпуклости – внушительные настолько, что теперь едва не рвут сдерживающую их материю. Нет никакого сомнения – перед Федором Глуховым, серьезный, 4-го размера, женский бюст. Заворожено уставившись на него, Федор не сразу замечает, что метаморфозы коснулись также рук и лица Лагерфельда.
Руки стали будто короче и пухлее, размеры ладоней уменьшились, а ногти на пальцах оказались покрыты красным лаком. В свою очередь, от лица тоже не осталось ничего прежнего – теперь оно женское, круглое, довольно миловидное, с крупными славянскими носом и губами.
