Это и было главное.
– Имейте совесть, парни, – возмутился я. – Вы буквально оставляете меня без штанов. Еще тридцать процентов просят у меня охранники в том месте, где я торгую. Еще нужно отстегивать гонцам – а это такие борзые ублюдки, что нужно еще поискать. Прибавьте к этому накладные расходы, которые растут не по дням, а по часам, и в итоге – что остается в итоге? В итоге я работаю себе в убыток.
– Сорок пять процентов, – пошел на уступку Мурад, а Азам добавил. – И мы выводим из дела охранников в том месте, где ты торгуешь.
– То есть как это «выводим»? – спросил я. И добавил. – Могу дать пятнадцать процентов и не больше.
– За пятнадцать мы сделаем тебе секир-башка прямо здесь, – Мурад приставил к моему лицу нож, оказавшийся в его руке, словно по какому-то невидимому волшебству. Здоровенный, с позолоченной рукояткой клинок заставлял думать о том, сколько всего не сделано, и в целом навевал исключительно грустные мысли.
– А выводим из бизнеса, это просто, – продолжил Азам. – Ты показываешь нам своих охранников, мы проводим с ними культурную беседу. После этого – никаких проблем. Охранники тебя больше не беспокоят.
– Ну? – потребовал Мурад, кладя лезвие мне на шею. – Договорились? Или секир-башка?
Я закрыл глаза, вдохнул-выдохнул, и произнес – шепотом:
– Двадцать пять, – и судорожно сглотнул.
Лезвие надавило мне на кадык.
– Ай-ай-ай, какой жадный белый человек! – услышал я, а затем давление клинка неожиданно исчезло.
Я открыл глаза и увидел, что Азам – кажется, я начал понимать, что в этом дуэте он за главного – нагнулся и протягивает мне руку.
– Трид-цать, – отчетливо произнес он.
– Тридцать, – подтвердил я, отвечая на рукопожатие.
– Такова была моя жизнь, девочки, и жизнь эта была сплошная торгашня, – молодой человек проходит вдоль рядов с грохочущими станками и стряхивает невидимые пылинки со своего пиджака. – Уж, что-что, а этому ремеслу я научился…
Одна из работниц – которая немного понимает русский язык – смеется и что-то шепчет подруге, стоящей за соседним станком. Та прыскает в кулак и потом долго беззвучно сотрясается в приступах смеха. Вероятнее, всего их смешит хвастовство молодого человека и забавляет, с какой легкостью они вытрясли из него лишние центы за почасовую работу.
Молодой человек в костюме не видит этого, а если и видит, то ему все равно.
– Если описать попроще то, что чеченцы сделали со мной в тот вечер, то самыми уместными словами будут «обокрали», «раздели» и «выкинули на улицу». Тридцать процентов, где это видано? Я слышал, что даже сутенеры самых страшных женщин – я, конечно, не имею в виду ваших матерей и сестер, уж они-то, я уверен, просто эталоны красоты – ну, так вот даже сутенеры самых страшных, толстых, опустившихся женщин, берут с них меньший процент. Как я должен был себя ощущать после этого предложения? Предложения, которое грозило выпить из меня всю кровь? Что ж. Я пораскинул мозгами – в который раз – и решил, что раз я ничего не могу изменить, то нужно расслабиться и получать удовольствие. И первое, что я сделал, вступив в эту унизительную сделку, это показал чеченцам охранников в моем бывшем институте – тех самых, которые едва не зарубили мне бизнес, и которые первыми продемонстрировали мне, что грабить честного предпринимателя в этой дикой стране, это норма. И я решил – раз меня все равно грабят, да еще делают это так, будто это они, а не я что-то производят, и будто это они набрели на удачную бизнес-идею, просчитали риски, организовали производство и сбыт – короче, если в этой стране вымогатели котируются круче предпринимателей, то я – предприниматель – попробую извлечь из этого выгоду.
