У подъезда стоял хозяйский джип. Значит, он здесь? Ох, а она до сих пор не на месте! Тихо открыла дверь, разделась и прошла на кухню. Помыла руки, собралась с духом и пошла к больной.
Наталья Петровна встретила её воем.
– Господи, что случилось? – испугалась Инна Леонидовна, наклоняясь над старухой, которая схватила её за руку. – Вы что, мои обстоятельства при ней обсуждали?
– А она что, соображает? – вырвалось у Сергея Сергеевича.
– У-у, – зло махнула на него рукой мать.
– Наталья Петровна, у меня всё в порядке, – медленно, чётко проговорила Инна Леонидовна. – Я вам принесла чернослив в шоколаде. Я даже дам вам одну конфетку до обеда, но только фантик вы будете разворачивать сами.
Она подняла изголовье ортопедической кровати, прикрыла старуху пелёнкой и дала ей в руки конфету. Та чмокнула губами и поднесла конфету ко рту.
– Нет, фантик снять. Мы ведь умеем?
Пока она обтирала салфеткой запачканную конфетой Наталью Петровну и кормила её супом, Царёв спросил:
– Это очень странная история. Что вы об этом думаете? Почему Мильчикова возвела на вас напраслину?
– Я не понимаю… но есть разница, как это вижу я и как это выглядит со стороны…
Продолжая аккуратно кормить старуху, то и дело вытирая её салфеткой, она рассказала, что думают по этому поводу старые актрисы.
– Ну, про любовь я что-то не верю. Сколько бабе, полтос? А красавчику чуть за тридцать? Сынок, можно сказать. И что начальника бесит, когда подчинённый в авторитете, это я встречал. Ну, уволила. Но наговаривать, что вы убийца при том, что есть настоящий убийца… он же ещё раз придёт и убьёт уже окончательно! Инна Леонидовна, было ещё что-то. Вы подумайте! Наверняка вы перебирали всю эту историю. Сплетни какие-нибудь доходили?
– Я даже не могу вспомнить, с какого времени началось её раздражение на меня. Не сразу заметила. Могли на меня наговорить что-то? У нас это в обычае. Но что можно про меня сказать? Я маленький человек, про меня и придумать-то нечего! А Ираида Семёновна, очень проницательная женщина, говорит, что на репетиции наблюдала на её лице сильную ненависть.
– Зря вы про любовь не верите, – вмешалась Анна Ивановна. – В климаксе бабы бешеные. Наташ, Тамарку помнишь?
Старуха захихикала и поднесла щепоть ко лбу. Анна Ивановна подошла к ней и сказала:
– Перекреститься хочешь? Не надо левой, вот, бери слабую руку другой рукой, вот так, теперь сюда, и вот. Видите, помнит! Это была история лет двадцать назад, когда отец Лаврентий у нас появился. Сейчас он разъелся, облысел, а тогда красавец был. А Тамарка – такая, как Райка нынче, тоже где-то к пятидесяти. И стала она на службу ходить, чего раньше не было. И всё записки ему любовные писала. Греха-то, господи! С поминаньем подавала. Так что у старух любовь зла.
