Маргарет опять засмеялась — в ее глазах заплясали темные искры.
— У меня есть уборщица — она приходит раз в неделю, и тогда я считаю себя богатой… Так вот, она говорит, что полеты не очень-то приятны и не подходят для дамы, «если она считает себя дамой». Сегодня она сказала, что порядочные люди не могут проводить дни и ночи с «пиратами». Она просто клад. Если бы я могла себе позволить слушать ее каждый день, это меня бы очень утешало.
— Разве тебя нужно утешать? И разве это непременно должна быть уборщица?
Начался следующий танец, и они влились в толпу. Маргарет не сочла нужным ответить на последнее замечание Чарлза. Молодой певец ринулся в атаку: «Станем голубкаа-ами!»
— Очень занятная песня. А танец… — сказал Чарлз. — Не соскучишься. Ты только посмотри, какие трюки выделывает это парень! Ты так умеешь? Да что ты! Тогда давай попрактикуемся.
Он проводил ее домой, и только когда они уже стояли на темной лестничной площадке, сказал:
— Часы вернулись обратно, и я хочу тебя спросить…
— Уже поздно, я пойду.
— Да, уже поздно, но я все-таки спрошу. Четыре года назад ты не дала мне такой возможности. Почему ты так поступила, Маргарет?
Он слышал, как она затаила дыхание, и скорее почувствовал, чем увидел, что она отступила на шаг.
— Я не могу тебе сказать.
— Почему?
— Не могу, и все. Все кончено, умерло и похоронено. — Ее голос стал низким и глубоким. — Все прошло.
— Не думаю, — сказал Чарлз.
Маргарет с отчаянной силой воткнула ключ в замочную скважину.
— Все прошло, — сказала она.
Дверь между ними со стуком захлопнулась.
Маргот Стандинг опять писала в пансион своей подруге Стефании.
«О Стефания, как жалко, что тебя здесь нет. Мне не с кем поговорить, скучно до безобразия. Звонить мистеру Хешу нет смысла, он все время говорит сам, а то, что он говорит, просто ужасно. Он говорит, что у меня вообще не будет никаких денег, пока не найдется завещание или те два свидетельства. Еще он говорит, что уверен, что завещания не было, из-за того, что мой бедный папа сказал его отцу. А вчера он сказал, что не было и свидетельств, потому что так сказано в папином письме. Но он говорит, что мне не о чем беспокоиться, потому что мы с Эгбертом придем к какому-то соглашению, и это самое лучшее, что можно сделать. Но я решила сама зарабатывать себе на жизнь! Я думаю, это так романтично — самой зарабатывать и быть бедной сиротой, а не богатой наследницей. Быть бедной сиротой романтично до безобразия, в книжках они всегда ведут до безобразия бурную жизнь. На богатых наследницах женятся из-за денег, так что лучше их не иметь. Никому не говори, но я дала объявление в газету и получила ответ — я пойду к какому-то человеку, которому нужна симпатичная секретарша! Я боялась, что слишком молода для этой работы, но он написал, что любит молодых., и спрашивал про цвет волос и все такое. Я послала ему маленькую карточку, которую мадемуазель сделала в прошлом семестре, и он сказал, что уверен, что я ему подойду, так что завтра я иду к нему. Я никому не сказала. А главный секрет — только ты никому не говори! и пожалуйста, порви письмо, потому что у тебя есть привычка разбрасывать письма, а это ужасный секрет. Я не сказала ему, что я Маргот Стандинг, потому что не хотела, чтобы кто-нибудь узнал, где я, — ни Эгберт, ни мистер Хеш, никто. Я назвалась Эстер Брандон. Ты согласна, что имя красивое до безобразия и очень романтичное? Я его не сочинила, я его нашла. Я устроила в доме настоящий обыск, хотела найти эти свидетельства или хоть что-нибудь о моей матери. У нас на чердаке есть ящик со старыми вещами. Однажды я захотела что-то из этого надеть на праздник, спросила папу, и он сказал „нет“ совершенно устрашающим голосом, а миссис Бьюшамп сказала, что я не должна была даже спрашивать, она считала, что это вещи моей матери. Я стала искать там что-нибудь другое, но там были только платья — ужасно смешные, длинные с оборками, с огромными рукавами, со множеством косточек. Ты не представляешь себе, как они пахли. На самом дне лежала зеленая настольная книга, на обложке золотое тиснение: М.Э.Б. Я решила, что это восхитительная находка — но ничего подобного, книга была внутри пустая. Единственное, что там было, — это обрывок бумаги, застрявший в уголке. Я его вынула, а там было написано Эстер Брандон, как будто подпись, как будто это обрывок письма. Я решила, что имя романтично до безобразия и что так могли звать мою мать, потому что на обложке было Э.Б. Когда мне понадобилось имя, чтобы устроиться на работу, я решила, что буду Эстер Брандон. Но ты никому не говори! И имей в виду: как только дочитаешь письмо, разорви его на мелкие кусочки, а не так, как в книгах, — бросят обрывки где попало, а негодяй подберет их, сложит и узнает то, что ему знать не следует».
