Сьюзен не плакала, она вся светилась. Если ее глаза и увлажнились, то от этого они стали только ярче. Она ласково и твердо задержала его руки в своих, потом отступила, все еще говоря:
— Эдвард, как здорово!
Это было действительно здорово. Он даже перестал хмуриться, но морщина между бровей до конца не разгладилась. Были и другие морщинки на этом узком загорелом лице, и ни одна из них не говорила о счастливых минутах. На лице отложили свой отпечаток испытания. Боль, сильная боль, но она не сломила его. Настороженность, горькая усмешка. Нежное сердце Сьюзен дрогнуло. В свое время именно Эдвард сказал, что сердце у нее мягкое, как масло, оставленное на солнце. Она убежала тогда и ужасно плакала, и у нее опухли глаза. Она бы отдала все на свете, чтобы уметь плакать так, как Верона — одна-две слезинки, глаза как незабудки в росе, длинные ресницы влажны ровно настолько, чтобы стать еще краше. Как тяжело быть семнадцатилетней дурочкой, толстой, с опухшими глазами и разбитым сердцем.
Сьюзен окинула мысленным взором ту ужасную картину и засмеялась:
— Как здорово, что мы встретились!
Волнение, охватившее их обоих в первый момент, постепенно улеглось. Он подумал, что она слишком часто использует это, в общем-то ничего не говорящее, слово.
— Во всяком случае, я могу понести чемодан.
— Нет, у тебя же еще свой.
— Он совсем легкий.
— Ну и мой тоже. — Она обхватила свои пожитки.
— А если я возропщу?
— Не стоит, это бесполезно. У меня еще коробка, ее доставят на машине, а в чемодане лишь то, что может понадобиться сегодня вечером.
Эдвард шагнул к ней и так быстро и ловко выхватил чемодан, что она не успела воспротивиться. Это ее рассердило: Эдвард всегда любил делать все по-своему и был довольно изобретателен. Что бы ни изменилось, эта его черта, кажется, осталась прежней. Ее лицо прояснилось, и она рассмеялась:
— Ты действительно не изменился!
— Как жаль, но еще не все потеряно! Ты ведь уже не живешь в Гриннингзе?
— Нет. Тетя Люси умерла, когда я училась в колледже. Я работаю с профессором Постлетвейтом, но он уехал в Америку читать лекции.
— Пять лет — в двух предложениях. Лаконично, ничего не скажешь! И что он преподает?
— Литературу. Будет читать лекции о Шекспире: кто мог скрываться под этим именем. Эммелина написала, что дяде Арнольду нужен кто-то, чтобы помочь привести в порядок библиотеку, ну и спросила, не хочу ли я приехать в усадьбу и заняться этим. Я согласилась.
Глупо было нервничать, но она нервничала. Лицо Эдварда не успокаивало. Оно по-прежнему было довольно мрачным. Он сказал:
