После смены они разъехались – Лариса Александровна к себе домой, Богдан в Молдову. Поначалу они действительно много переписывались – рассказывали друг другу буквально обо всём, что происходило в их жизни, и планировали обязательно встретиться: то она хотела приехать к нему, то он к ней. Но что-то всё время срывалось и не складывалось. А потом и Советский Союз распался, они оказались жителями разных стран, и всё ещё больше затруднилось.
Письма от Богдана со временем стали приходить всё реже, пока он вовсе не пропал. Лариса Александровна не могла его отпустить и жила воспоминаниями о том счастливом лете. Каждый год она ездила в отпуск именно в тот самый городок на Чёрном море, рядом с которым располагался их пионерский лагерь. Она подходила к забору и заглядывала внутрь, на территорию, где каждое здание и каждая скамейка напоминали о чём-то дорогом сердцу. Она даже специально научилась играть на гитаре, и каждый вечер, бренча по струнам тем самым подаренным медиатором, представляла себя сидящей вместе с Богданом у костра и смотрящей вверх на то, как ярко-красные горячие искры врезаются в величественно чёрное холодное небо.
Много лет Лариса Александровна жила этими образами из прошлого, пока и они не потухли, как костёр. «Потому что всё проходит».
– Но главное, я поняла, что все эти годы счастливой меня делал вовсе не Богдан, а мои собственные воспоминания о нём. Всё то прекрасное, что окрыляло и давало силы жить дальше, на самом деле находилось во мне самой. Алевтина, – она пристально посмотрела мне в глаза, – береги себя.
Последнее слово она произнесла так глубоко, а её взгляд был таким пронзительным, что эта вроде бы избитая фраза прозвучала из её уст невероятно искренне, и мне показалось, что в этот момент я очень точно поняла, что именно в себе мне нужно беречь.
На следующий день после нашей с Ларисой Александровной последней встречи перепуганный Максим Иванович сообщил мне, что она находится в реанимации. Я была в ужасе и не могла понять, что случилось – мне сложно было поверить, что её болезнь могла прогрессировать до такой стадии, тем более настолько стремительно. В реанимацию к ней меня не пустили, а через пару дней она умерла.
Сначала я испытала абсолютное опустошение. Я как будто оглохла – не обращала внимания ни на что вокруг и не чувствовала земли под ногами. Но через несколько дней внезапно почувствовала облегчение. Это было необъяснимо: в один миг меня как будто выпустило из тисков. Поначалу мне даже было стыдно за это перед самой собой – я видела, как все вокруг убиваются и страдают, а сама стояла на похоронах с улыбкой.
