Проходя мимо чересчур родной пятиэтажки по чересчур родному району Новой Сортировки, я вдруг увидел зажженный свет в чересчур родном окне. В рюкзаке нашлись и стертые от пыли и дождя ключи. Должен уточнить, все ключи от всех съемных и несъемных квартир я старался складывать в отдельную связку, иногда это получалось, потому ключ и от Олиной однушки также был в той связке. Длинный и тяжелый с таблеткой янтарной кислоты на конце, от железной двери густого черного цвета.
Я вошел в квартиру и черствый душок лавандового крема разбил мне лоб и заставил прослезиться. Прикрыв лоб подвернувшейся салфеткой, я прошел в комнату. На знакомой кровати лежала девушка в коротких джинсовых шортах, из которых сонно подмигивали две круглые загорелые ягодицы. Девушка была вусмерть пьяна. Комната была пропитана сумеречным смогом. Пахло окислившейся гарью. Я лег рядом с ней. Несомненно, это была Оля. Я погладил некогда любимые изгибы тела, притаенные шершавые места и уголочки. Поцеловал ее мочку уха. Оля совсем не откликалась на мое присутствие, и мне стало не по себе, я ощутил себя лишним в этой квартире, подобно вскользь залетевшему в форточку жуку, даже более недружелюбно.
На кухне был найден сгоревший тыквенный пирог. Я допил бальзам и съел пару кусочков. В животе что-то поворчало, но быстро успокоилось, обманутое.
Поприветствовали мы друг друга утром, когда пошли за опохмелом. Мы держались за руку. Она почти не говорила, да и мне совсем не хотелось расспрашивать ее о поездке. Купленное лимонное распили на балконе. Было горько. К горлу подкрадывалась обезжиренное недовольство собой. Неужели я все это выдумал?
Все переживания, громкие слова и образы, контролирующие в моей голове прибыльное место, слезы и тоску, тоску и слезы. Неужели Оля всегда была такой? Да и была ли она?
Я помнил, как мама, перед тем, как выйти замуж за сельского тракториста, говорила о том, что я должен найти свой путь. Путь, далекий от имен-конструкций, далекий от заборов, излепленных в грязной бумаге. Путь. И я искал, заглядывал за горизонт, чувствуя в ответ от горизонта соленый морской воздух. И затем стало казаться, что мой путь, он в Оле. И совсем не хотелось думать о том, что я все выдумал, что в этом была вся моя проза. Но так было.
Опохмелившись, Оля спросила меня о тыквенном пироге, приготовленном на ужин. Я соврал, что не видел его, но потом признался, что съел. Оля поругалась, мало и скучно, а затем и вовсе перестала что-либо говорить. В следующие месяцы мы почти не видели друг друга. Оля устроилась работать в караоке-центр на полную ставку под звуковой аппаратурой, и стала Олей-звукарем. Я расстался с Матвеем-мясником. Он плакал, а я впитывал его слезы, а потом постирал рубашку. Позвонила старая знакомая с института, попросила помочь написать сценарий к сериалу для регионального тв. Я не стал раздумывать и с радостью утонул в работе.
