В той столовой я познакомился с мясником-Матвеем, блондином невысокого роста с кучей проблем на лице. Он был ярым вегетарианцем, но обожал резать плоть. Я часто слушал его рассказы про зоозащиту, про вред окружающей среде морским транспортом, про геноцид млекопитающих в мегаполисах и лицедейство по отношению к ним в деревнях. Хоть я и не запоминал ни слова из его рассказов, мне нравилось смотреть на его мощные и жилистые, красные и синие руки, а его голос и вовсе творил со мной чудеса. Когда он говорил, нутро моего живота выворачивалось наизнанку раз за разом, его голос был мягким и тяжелым, сиплым и ароматообогащенным. Я понял, что ему не хватало человека, который смог бы его слушать, спокойно и внимательно, как прогноз погоды. Понял я и то, что мясник-Матвей был почитателем лимоновской прозы, как раз тогда, когда он предложил мне стать его любовником. А я и не отказался. Рабочие дни гудели в висках скукой, Олина однушка навевала абстинентное отчаяние. Это были мои первые отношения с мужчиной и я не почувствовал особой разницы. Мясник-Матвей был чуток и заботлив. Большего и не было нужно. К тому же, он отлично помогал отвлекаться от навязчивых мыслей об Оле.
Об Оле, штопающей серо-голубой свитер к завтрашней смене, об Оле и ее тонкой, почти цветочной шее, пахнущей росой и табаком. Об Оле.
Я расспрашивал Матвея-мясника о море, а он говорил лишь о том, как легко прокручивается рыбий фарш через мясорубку, как гладко звучит красная морская плоть в латунной машине. Я жил в его каморке в двух минутах ходьбы от порта и почти перестал горевать. Лишь редкие собаки в пучине города ныли об уехавшей в Чечню, о моей соседке, об…
Оля вернулась в ноябре. Уже успел сойти первый снег, улицы плескались в слякотной куче. Портовые рабочие с труднопроизносимыми аббревиатурами на бейджах сменили курточки на ватники. Температура разогрева раздачи выросла на пару градусов. На зарплату я сумел сходить к врачу. Вырвал больной зуб.
Все шло неким таинственным и туманным, но своим чередом. До тех пор, пока я не решил прогуляться по местам жительства полугодичной давности.
Помню, в юношестве, мне часто вспоминалась песня из советской «Мэри Поппинс». Эта песня использовала неопрятные ритмы будто щебеня, в ней повторялись простые эмоционально окрашенные в щемящий негатив слова. «Полгода плохая погода. Полгода совсем в никуда». И каждый раз, когда эта песня вспоминалась, я думал, что, правда, прожитые полгода ушли в скисшее почти творожное молоко. В крайний раз эта песня пришла в голову в знакомом магазине знакомого района. Я взял две бутылки бальзама для настроения и согрева, настроился и согрелся, и стал думать, что подарить своему мужчине такого приятного, такого случайного и сладкого что.
