Клен сурово выдохнул: так начиналась уже девятая смена. Насупившись, он не решился менять пролога. – Я работал в картотеке поликлиники.
– Чего ушел? – набитым ртом сказал Роман.
– Надоело.
Роман сидел между полок с сухими закусками и страдал от жажды. – А там хорошо, – сказал он с мечтой.
Пока Клен пытался понять, где это абстрактное хорошо, Роман сходил за ящиком засахаренной воды. Клену вдруг причудилась принцесса, за честь которой он и мышонок боролись во сне. Она была наряжена в полупрозрачное рельефное платье цвета лазури, ее длинные молочные вьющиеся волосы слегка укрывали счастливые глаза цвета ручья, а лаконичные магниевые волоски, торчащие из ноздрей изящно согнувшегося носа, нарушали покой Клена и заставляли жалеть о том, что он выспался.
– Когда я работал в крематории, – причмокнул Роман, облизывая обожженные сахаром губы, – к нам приходил Этот Оттуда. Такой чистый весь из себя приходил. С позолоченными щеками, все как положено. Приносил своего ребенка умерщвлять. Тот был, должен сказать, мягкой крови, огонь не брал его, много раз сдавался и тух. Ребенок лежал, обугленный, орал так, что пришлось потом уши прочищать клюквенной нефтью. Ну, Ты знаешь.
Клен послушно кивнул. Принцессы рядом уже и не было.
– А Этот, – продолжал Роман, – стоял рядом и наслаждался, как его дитя дохнет. Его жена оставила его с ребенком, проклянув за то, что он того зачал. Одна другого краше. Что за люди! В таком районе живут. Ты видел их пруды? – Роман достал фотокарточки центрального района Хренограда. Под чистыми изумрудными облаками сияли густые облепиховые рощи, среди которых мирились верхушки дубовых замков с золотыми ставнями и стержнями труб белого пара. Насыщенно-синие пруды кричали под напором рыб из карамели. – Счастливые твари, – резюмировал Роман.
Клен вздохнул и вновь кивнул. Фотокарточки надавали ему лишних впечатлений, и он погрузился в сожаления о том, что родился не там, где захотелось родиться только в понимающем происходящее возрасте. На его серые глаза надвигались серые слезы.
***
Клен проголодался. А когда в стеклянную витрину маркета постучался белобрысый скорчившийся от разума бродяга, Клен не смог подобрать себя с полу, пригвожденный холодом и непозволительными впечатлениями. Роман выбежал наружу и стал дубасить бродягу ржавой дубиной. Из глазниц бедняги полились ручьи почерневшей крови, он упал и позволил внутренностям расползтись. Но далеко они не уползли: Роман каждую успел огорошить метким ударом. Клен почувствовал, что его тошнит. Он вспомнил, как три месяца сидел без работы, как его горошили без устали не только направо, но и налево, Да так горошили, что пришлось встраивать в тело прозрачный пластик и следить за состоянием органов. Бродяга не кричал. Будто покорно принял участь голодать, Клен справился с тошнотой и поспешил к покорному. Сняв дубинку с ремня, он осторожно стукнул по позвонкам, отчего те залились запрещенной симфонией. – Никаких музык! – закричал Роман и смял позвонки навзничь.
