Витя аккуратно положил Надю на свой красный диванчик и стянул с нее джинсы. Ее голова оказалась между двумя подушками: «Мерседес» и еще одной, с четырьмя колечками, Надя не помнила эту машину. Пока она разглядывала подушки, Витя с космической скоростью разделся и нацепил на себя откуда-то взявшийся презерватив. Увидеть его голым Наде было интересно и совсем не трепетно: Витя был рыхлым и очень-очень белым; белизна его кожи казалась неестественной в наступающих сумерках. На секунду она испугалась, что снова будет больно, но больно не было; сначала было никак, потом маленькая щекотка в животе и крошечный салютик в ногах, а потом снова никак. Она подумала, что Витя так и не догадался снять с нее футболку и посмотреть на ее красивое тело; ей становилось скучно, тем более что ноги начали мерзнуть, а голова с каждым Витиным движением зарывалась глубже в автомобильные подушки. Когда всё закончилось, Витя выглядел таким счастливым, что Надя невольно ему улыбнулась.
Потом Витя пошел в ванную; Надя оделась и посмотрела на телефон: двадцать один двадцать. Ей больше не хотелось здесь находиться. Как ни странно, Витя и не собирался это предлагать: вернувшись, он смущенно пробормотал, что родители должны скоро вернуться с дачи, поэтому он ее сейчас проводит. Витя достал розу из вазы и протянул Наде; вода капала на пол и попала ей на босые ноги. Идти до общаги было минут десять, и за это время Витя почти ничего не говорил; Надя тоже молчала – путешествие в волшебную страну «Интеллекта» закончилось, и теперь ей было неинтересно. Прощаясь возле входа, она быстро проговорила:
– Витя, прости, но я сейчас не готова к отношениям, просто неподходящее время, надеюсь, ты не обижаешься, – и удивилась, насколько легко вылетела из нее эта избитая сериальная фраза.
Витя не обиделся – он вообще не понял, что ему сказали. Он широко улыбнулся:
– Да-да, конечно, Надя, я все понимаю, – он поцеловал ее в щеку. – Я тебе потом позвоню!
Вахтерша, протягивая ключ, заметила у Нади в руках розу. Она очень обрадовалась:
– Ну наконец-то, Корнеева, и тебя пристроили! А то я уж переживать начала, такая девка красивая, и все одна, одна! Только смотри, – она понизила голос, – себя уважать надо! Мужики-то все одного и того же хотят, а ты себя уважай!
Надя ничего не ответила и пошла к лифту, на ходу снимая с розы целлофанку.
Почти темная комната была все так же блаженно пуста; из отрытой форточки тянуло ранней осенью, на столе чернела банка с густым рассолом. Надя пошарила ложкой: там оставалось две помидорки. Стоя перед столом, она съела их одну за другой, не в силах вспомнить что-нибудь более вкусное. В блоке была общая раковина; Надя вымыла банку и прислушалась, выковыривая из слива кусочки чеснока: за другими тремя дверями было тихо – соседи, наверное, еще не вернулись из своих Исилькулей, Кормиловок, Саргаток и Павлодаров. В комнате она поставила розу в банку с водой; за окном успело стемнеть, и свое отражение Надя видела лучше, чем высокие тополя. Она задернула шторы, тоскливо подумав, что еще совсем не поздно, а уже так темно; что скоро осень, а потом зима. Хотелось спать. Надя умылась в общей раковине, разделась и легла; перед глазами таяла в темноте банка со слегка увядшей Витиной розой. Неизвестно откуда выплыл анекдот про девушку Розу, которая работала в банке; и Надя, засыпая, представляла себе эту Розу, в белой блузке и зеленом шарфике, с большим бутоном вместо головы, бесконечно пересчитывающую деньги на специальной машинке.
