Юра пришел; красную кепку было видно издалека. Надя быстро двинулась вперед, готовясь к долгому чувственному разговору о творчестве Сэлинджера. Юра сидел за столом слева от Олежки, спиной к ней. Надя чувствовала, как у нее бьется сердце – в голове, в горле, в животе – везде. Чтобы успокоиться, она отвела взгляд: бордовые кулисы, солнце, березка, речка, пионер в белой рубашке и синих шортах, выщерблинка на его носу. Все предыдущие двадцать дней время длилось медленно и будто бы линейно, но при этом потихоньку сгибалось, как горящая спичка. И сейчас казалось, будто время согнулось так сильно, что эта последняя ночь наложилась на ночь посвящения, и между ними нет ничего, и Надя все так же стоит и смотрит на облупившуюся краску. Глупости, это не так – и доказательство здесь, прямо перед ней, сидит в своей кепке, болтает с Олежкой и обнимает девушку, сидящую слева. Надя сразу не увидела, но Юра действительно обнимал Наташу, которую она даже не замечала весь сезон. Наташа не была вожатой, она делала ежедневную лагерную газету – глупые черно-белые листки, на которые Надя тоже не обращала внимания. А Юра, он, получается, заметил, увидел что-то особенное в этой незнакомой девочке. Он прямо сейчас зашептал ей что-то на ухо и поцеловал в щеку; она тоже его обнимала. Надя почувствовала, как ее голова наполнилась кипящим уксусом; она развернулась и побежала к выходу, по пути задев то ли стул, то ли вешалку.
Надя закрылась в туалете клуба и уставилась в мутное зеркало, склеенное внизу синей изолентой. Длинные волосы спутались, уже видно темные корни; лицо бледное, под глазами синие круги, рот слишком большой, и глаза такого обидно обыкновенного цвета – просто голубые, без искорок, без пятнышек, без переливов. Уксус в голове шипел: как вообще можно было надеяться понравиться кому-то, тем более Юре? Как можно было надоедать ему таким заурядным, глупым лицом?! Наде вспомнилась эта Наташа – короткая стрижка, смуглое лицо, веснушки, черный лак на ногтях. Такая миниатюрная, такая самобытная. Такая запоминается навсегда, стоит только обратить внимание. И ее сейчас обнимает Юра. Очень хотелось заплакать, но не получалось. Надя сползла на пол, чувствуя, что все хорошее в ее жизни: как папа включал ей песню про оленя на ярко-голубой пластинке из журнала, как воспитательница из садика пришла к ней в гости на день рождения, как они с Кристиной бесконечно смотрели «Сейлор Мун» и объедались конфетами из новогодних подарков, как главный красавчик класса Игорь подарил ей валентинку, как ей улыбался Юра, – все это происходило только для того, чтобы вспомниться сейчас в этом сраном туалете и с грохотом смыться в унитаз. Она не представляла, как сможет когда-нибудь выйти отсюда, и ей захотелось умереть здесь, среди пошарпанного кафеля, который и на кафель-то не был похож. Однако ночь длилась, а смерть не приходила, и Надя все-таки встала с пола и вышла за дверь.
