Не исчезай! Ты единственное доказательство моего мушкетерского детства!
«БАШНЯ»
А если это не выход?
А если выхода нет?
А если все надежды на панацею, как туман утренний?
Он не рассеется, он поднимется вверх и станет беспросветным низким летящим небом над головой.
Вот это и есть отчаяние – когда боишься открыть глаза и увидеть, что кругом ни одного солнечного блика, лишь неподвижные серые пятна на серых стенах… и ты уже никогда не проснёшься, улыбаясь.
Можно лишь перетерпеть эту боль и стать прозрачным в бесцветном мире – стать неотличимым…
И бежать…
Бежать на край света, на край серого цвета.
И там, на разрушенной башне, на самой её вершине, над которой пролетают клочья облаков, безнадежно раскинув руки, беззвучно выть…
и слезы высыхают, не успев упасть, и высыхает безутешное тело…
и прах к праху льнёт, льнёт с последней надеждой,
которая колышется миражем за той гранью,
где каждое устремление достигает своего нуля.
«НОЧНОЙ ПОЛЁТ»
На пересечении музыки и книги рождается особое томление души.
Когда слова ложатся на нотный стан, а мелодия витиеватым предложением звучит с печатной страницы.
Ближе к полночи, когда мир затихает, и лишь внутренние ходики гулко тикают в ушах, в глубине что-то начинает шевелиться, перетекая из формы в цвет и обратно.
Первыми в эту игру вступают переломленные тени и шелест невидимых авто, развозящих по ночным проулкам сновидения.
Как будто на маленькой сцене в парижском клубе творит свою джазмагию Жак Люсье – сначала щеточками по барабану, как гребнем по длинным волосам…
Потом вступает контрабас… это за окном мерно засветила холодная луна и внезапно синкопой сверкнула на глянцевой обложке отложенной книги.
Зал замер, зал ждёт маэстро… Прожектор, прозрев, мягко раздвинул темноту над роялем, длинные пальцы поставили на черную лакированную крышку бокал с пригубленным коньяком…
взмах толи крыла, толи руки и пролились первые ноты. И потекли «Времена года» с аллюзиями, с мечтаниями, со своими ветрами и закатами…
Это заиграла память. Память, она же может жить по обе стороны вдоха.
Бывает память воспоминаний, а бывает память грёз.
В первом случае мы сотрудничаем со временем, а во втором – мы им управляем.
К примеру, мы можем с особой русской негой, будто морозным вечером в открытых санях, укутавшись с богатый тулуп, понукать – «Эй, возница, притормози, дай послушать, как падает снег…».
Или запускать мгновения в беличье колесо и бесконечно наслаждаться ароматом чая тенистым июлем на поскрипывающей веранде.
