Мы одновременно приняли душ. Вальтер – на втором этаже, я – на третьем. После водных процедур наши пути пересеклись в зале второго этажа, и мы, за день уставшие друг от друга, молча, как ночные привидения в белых банных халатах, разлетелись по своим комнатам с чувством облегчения от взятого на ночь тайм-аута в нашем общении. Минут через пятнадцать в мансарду проник тактичный храп Вальтера, похожий на мерный рокот бытового прибора, не подававшего признаков к усилению шумовой активности.
Я долго лежал с открытыми глазами и мысленно плавал в плазматических световых бликах на потолке, которые в дальнем углу комнаты превращались в тонкие конусообразные линии. Эти асфальтово-серые кубистские узоры – порождение борьбы уличного света и тьмы – притягивали меня к себе с жуткой силой, будто хотели впечатать в потолок. Я всецело приветствовал перспективу воплощения в зигзагообразные световые росчерки на потолке, поскольку эти повторяющиеся пробежки лучистых диагональных вспышек и огней были готовой, невыразимой живописной темой, о которой можно было лишь вспомнить утром и вновь представить мельчайшие осколки её горящих метеоритов, канувших в ущелье крепкого сна и не отразившихся графическим эхом на ватмане. Я всё ещё наблюдал (но уже в полудрёме) за скачкообразными метаниями серых и бежевых лучей, брызжущих бесперебойным ливнем, и так же, как эти световые перестрелки на потолке, которые любой другой, оказавшийся в моей ночной комнате, просто бы не заметил, я старался не замечать своего присутствия в этом многозначительном доме, а если и замечал, то в роли квартиранта выступал мой активный двойник, наделённый актёрскими способностями, ибо только он мог задушевно беседовать с каверзными обитателями особняка, его гостями и приближёнными Шмитца. Появлялся мой зам не всегда вовремя и, случалось, весьма неохотно, но несколько раз ему удалось защитить мою ранимую душу от посягательств самоуверенных дерзких людей.
Глава 6
К августу усилилась моя тревога перед скорой встречей с матерью. Я вдруг почувствовал, что именно сейчас мне её не хватает. В первую очередь с ней (ибо не было для меня более близкого человека, чем Анжела) я захотел поделиться радостью от охватившего меня двухдневного сумасшествия по поводу предстоящей выставки в Гамбурге. Я нуждался в её тихом, пусть незаметном присутствии рядом со мной. Перед сном я вспоминал, как в нашей маленькой петербургской квартире она ходила в шелковом коротком халате (иногда с кружкой крепкого чая) и убиралась на своём старинном трюмо с кривыми подкошенными ножками или расставляла по местам книги на полированном стеллаже. В такие минуты я внутренне торжествовал, о чём Анжела, естественно, не догадывалась. Но стоило ли мне ей объяснять, что причина моего крохотного счастья заключалась в том, что в тот вечер мне не предстояло дожидаться её позднего возвращения домой, о чём по обыкновению она сообщала в записке, оставленной на комоде в коридоре.
