У Савельевой семьи хлопот полон рот, почти вся семья занята обклейкой красивым рисунком обоями верхней комнаты. Изба обширна, стены, площадисты, ушло 12 катков.
Из-за того же, необычного, в этом году, половодья, вязкая земля оттянула и выгон скота. Коровы, стоя во дворах и хлевах, тоскуя о воле, горланисто орали, просились наружу. Выгон назначили на Великий четверг. В этот день пахать в поле не выезжали: скотину и лошадей, по традиции и по религиозным обрядам, который считают необходимым, в первый раз проводить в стадо, под водосвятный молебен. Как говорится: «С Богом все начинай, с молитвой кончай! Без Бога ни до порога! Егорий да Влас – над добром и скотиной глаз!»
С Крестным ходом, с иконами, хоругвями, под колокольный звон, на выгон скота, в Великий четверг, вышли на Главный перекрёсток, где был отслужен молебен водосвятием. Под водоокропление люди гнали свою скотину первый раз, провожая в стадо, в поле к Серёже.
Запостившись за пост, люди заметно притощали. Говенье поприжало животы. Люди заметно стали сердитые. Парни и девки и то испортились: они говели на Вербной неделе, постная еда и служба поубывили веселье и задор.
Устинья Демьянова, за пост, посердела, пожалуй, больше всех. Гоня в стадо свою козу, она ни с того, ни с сего, с руганьем обрушилась на Стефаниду Батманову.
– Куда ты прешь! Ты, рази не видишь, я козу гоню, а ты со своей коровой тут лезешь. Ты видишь твоя корова на мою козу ухмыляется, запырять хочет, а ты с ней лезешь тут! – бранилась Устинья на Стефаниду.
– Чай улицы-то всем хватит, ты козу гонишь, а я свою корову гоню – улица-то для всех сделана! – невозмутимо оправдывалась Стефанида, гоня свою корову вербой.
Главная улица и Мотора загрудились скотиной. Село огласилось горластым коровьем мыком, пронзительным визгом поросят, блеянием овец и коз, жалобно призывным блеянием ягнят-глупышей, которые отбившись в общей кутерьме от взрослых овец и потерявши своих матерей, бестолково носились по улице отыскивая матерей. Коровы, после зимнего застоя, недоверчиво обнюхивая друг друга – знакомились. Некоторые агрессивно пробовали пыряться. Телята голосисто мычали, глупо взбрыкивая, бегали взад-перед мимо торжествующей толпы, где происходил молебен. Сводить под водосвятное окропление лошадь, Василий Ефимович поручил Миньке. Выведенный из хлева, отстоявшийся за ночь, сытый Серый гулко затупотал копытистыми ногами, по чисто выметенному двору, а выйдя на улицу, втянув в себя весенний воздух, самодовольно всхрапнув в полголоса игогокнул, весело зашагал за молодым хозяином, который вёл его вповоду. Как бы пробуя свою силу, Серый, временами пружинисто поднимал кверху голову – поводом оброти отрывая Миньку от земли. Откуда ни возьмись, Митькин «Барбос» внезапно бросился на Серого с лаем. Серый испугавшись взбрыкнул ногами, зафыркал, обеспокоенно бросившись в сторону, старался вырваться из рук Миньки, чуть не свалив его с ног, но Минька устойчиво на ногах удержался и ещё крепче вцепился в поводок. Дойдя до Лабиных, видит Минька, как из ворот их двора, Яша тоже выводит своего Карего с гордо изогнутой сытой шеей, с густой раскинутой на обе стороны гривой. Яша, пристроившись к Миньке, вел своего Карего следом за Серым. Серый, чуя близость себе подобного, успокоился, пошёл мерным шагом. Минька с Яшей, смиренно и гордо, провели своих лошадей вблизи священства. Поп Николай, зная обоих их, из каких они семей, с особым усердием, деловито взмахнув кропилом, обильно обрызнул святой водой и Миньку с Серым, и Яшу с Карим. Минька с Яшей, после окропления, повели своих лошадей домой к своим дворам, а около священства, проходили все новые и новые сопровождающие лошадей, и коров. Поп, размахивая кропилом, старался добрызнуть до отдаленно проходящей скотины.
