– Скорей въезжай! Эх, чай и назябся, и намаялся в дороге-то, – с жалостью в голосе, она кричала Осипу.
– Не только назябся, а чуть совсем не замёрз! До самых кишок достало, руки и ноги задеревенели, по спине ознобом одевает, зуб на зуб не попадает! – не без оснований жаловался Осип своей жене Стефаниде, раскарячисто шагая зазябшими ногами по ступенькам надворного крыльца, после приказа Гришке, сгрузить мешки с рожью в сени в клеть, и отвести Савельевым лошадь. Принимая от Гришки уставшую лошадь Василий Ефимович заметил:
– Отец-то, видимо, маленько запропал в дороге-то?
– Како маленько, он совсем было заплутался, я бегал на колокольню его вызванивать.
Забравшись на теплую печь и прилёгши брюхом на приятно пригревающие кирпичи, Осип отчитывался перед семьёй.
– Что так поздно приехал-то? – спросила его Стефанида.
– Я заплутался и чуть было не погиб, да дивуй бы в чужом краю, на своем поле совсем окружился. В поле пурга метет, метель несусветная, и если бы не звон, я и сейчас бы из этой бездны не выбрался бы в чужом краю.
– Тять, это я звонил. Гляжу, долго тебя нет. Ждём-пождём, а ты все не едешь, вот и пошёл к Трынку.
– Ну, за это, спасибо тебе сынок! Молодец! – похвалил Осип сына
– Сколько пудов-то купил и почём чай сторговал? – допытливо стала расспрашивать Осипа Стефанида, сидя на лавке и глядя на печь на Осипа и видя, как на его спине пригревшись примостился кот.
– Ты чай сгони со спины, кота-то! – ты устал, а он тут на тебе улёгся!
– Пусть сидит, мне от него даже теплее, брюхо кирпичи греют, а спине от кота теплее, – не думая прогонять кота, отозвался Осип.
– А сколько денег-то ты за хлеб-то отвалил? – поинтересовалась Стефанида.
– Считай по рублю, так было бы шешнадцать целковых. По пятаку с пуда долой, значит 15 рублей 20 копеек.
– А остальные-то где? – настаивала на своем Стефанида, требуя полного отчёта.
– Вот у меня в кармане: два рубля бумажками да восемь гривен мелочью. На, прибери! – вытаскивая из кармана штанов оставшиеся от покупки хлеба деньги.
Стефанида, припрятав в укромное место деньги, зашла в чулан, шумливо стала там стучать ухватами. Вытащив из печи постные щи, налила их в чашку, поставила на стол. Подав ложку и хлеб.
– Поди ужинай, – мы давно отужинали, тебя ждали, ждали, да и не вытерпели, сели и поужинали.
Осип, кряхтя слез с печи. Отогревшись, он повеселел. Помолившись богу сел за стол, принялся за ужин. Он, одиноко сидя за столом, громко схлёбывал из ложки жидковатые, приостывшие щи, упружисто жевал засохшие хлебные корки, бережливо подбирая со стола упавшие крошки, чтобы они не пропали даром, клал их в полуоткрытый рот. Спрыгнувший с печи кот, изгорбатив спину и задрав хвост, с мурлыканьем увивался под столом около осиповых ног, прося подачку. Осип, помочив хлебную корку во щах, бросив ее кошке под стол, сказал – «на, ешь!».
