Мы ехали в поезде и мечтали о будущем: я выучусь на инженера и буду работать на заводе, Ляна приедет ко мне во Львов и будет давать уроки музыки. Но нашим планам не суждено было сбыться – в Одессе нас ждал другой расклад. Тётя Надя прежде всего спросила, где мы пропадали всю ночь, а потом объявила, что её переводят в Кишинёв в республиканскую филармонию, там работала однокурсница Мария Биешу, и она добилась о месте и для Ульяны. «Так что собирайся, через три дня едем!» – сказала ей, как отрезала. Эти три дня прошли под знаком прощания – с милой Одессой, с нашей мечтой, но не с любовью. Гуляя по Дерибасовской, мы танцевали под джаз-оркестр, который играл у фонтана вечерами, и целовались. У памятника Дюку на Приморском бульваре обещали встретиться вновь. А спустившись по Потёмкинской лестнице на морской вокзал, долго стояли обнявшись, пока туман не окутывал одесский маяк и закрывал бесконечный горизонт, и молча загадали, что наша мечта таки сбудется. Через три дня мы расстались, Ульяна уехала в Кишинёв начинать трудовую жизнь, а я во Львов, «грызть гранит науки».
Однако технические дисциплины оказались мне не «по зубам», хотя в средней школе я учился отлично, в вузе высшую математику, физику и особенно химию не потянул. И не потому, что «мозгов» не хватало, а просто заниматься надо было систематически, к чему я приучен не был. Но взяв третий талон на пересдачу химии и захватив с собой отпечатанные фотки из Белгородской крепости, я пришёл на кафедру, где застал Кшиштовского в добром здравии и хорошем расположении духа. Фотографии ему страшно понравились, особенно там, где был вместе с Ульяной, и мы долго вспоминали нашу совместную экскурсию. А когда дошло до дела, то Ян Адамович начал задавать мне такие вопросы, что я не смог ответить ни на один из них. «Молодой человек, в химии вы ничего не смыслите» – подытожил он и влепил на талон большой жирный «неуд.»
Это был последний шанс, надеяться мне было не на что, и напрасно брат ходил к декану факультета, исправить оценку моих знаний, данную профессором, он не мог. Как и я не мог уже подчищать хвосты по другим предметам, а это означало одно – отчисление.
Дома решили ничего пока не сообщать, брат обещал похлопотать о переводе на вечерний, я же заявил на заводе, что буду работать каждую неделю, начальник цеха остался доволен – на тяжёлой операции по сборке корпусов будет постоянный человек. А она действительно была тяжёлой – иногда трудно было подогнать детали даже с помощью ломика. Хорошо, когда шли приборы в экспортном исполнении – там всё совпадало и не надо было ничего подгонять кувалдой.
