Он крепко затягивался и пускал клубы дыма прямо перед лицом, ночь прыгала в пьяных от никотина глазах, ноги стали ватными и он, скатившись, проскользил по шершавой коре южного древа и сел, обессиленный, на корточки. Ему казалось, что его примут за наркомана и упрячут за решётку. Правильность, самоконтроль ещё звенели в нём. Вязкий, тугой после жаркого дня воздух душил. Ему сильно хотелось пить, он был уверен, что сможет выпить несколько литров залпом. Он купил воду сначала в одном, затем в другом лотке вдоль набережной. Ему хотелось вина, но вязкая ночь туманила и без того. Словно рефрен повторялись в нём мысли о том, что он будет делать с таблетками, купленными в аптеке, как он незаметно всё устроит. Он бродил по улицам, задавленный ночью, не чувствующий времени, пока не наткнулся на знакомую калитку постоялого двора.
В один из вечеров перед визитом в аптечный пункт, П. спустился в беседку, в надежде встретить старика. Они о чём-то горячо спорили. В итоге Северо обещал свой генеральный и сокрушительный аргумент предоставить на будущее утро. И вот в ранний час Амали и П. с ужасом вскочили со своей кровати, не понимая, что кругом твориться. Казалось, началась какая-то историческая бомбёжка немецкой авиацией. Играла громкая музыка, словно иерихонская труба, оглашая округу в утренней тиши. В добавок в потолок что-то убийственно стучало. Когда П., замотавшись наскоро простынёй, выскочил на общий балкон, то увидел, как из окна мансарды высовывается взъерошенная голова Северо с лицом, растянутым в блаженнейшей улыбке создателя всего сущего. В зубах старика торчит самая вонючая из его сигар, а в руках виднеется черенок не-то метлы, не-то лопаты. Старик неистово колотит толстой деревяшкой в пол и кричит охрипшим дряхлым голосом в окно своей мансарды: «Эй, маленький принц, ты слышишь это? Это биение сердца, встревоженного сердца Бетховена, тебе никогда не понять, малец, и не почувствовать это так, как мне! Слушай, сосунок, слушай, слушай, слушай!». Старик колотил из последних сил, темпераментная музыка вырывалась из трещащих, плюющихся от невыносимой натуги, динамиков. Отчаянно завывала первая скрипка, оглашая наэлектризованную тему бетховенской фуги, затем пламя пожара звуков захлестнуло и альт, и виолончель. Мелодии переплавлялись в котле гениальной мысли, казалось, хаотичные в множестве деталей, в общем звуковом полотне они представляли оголённые пульсирующие мышцы титанического тела гиганта, который в великой натуге преодолевает то, что не суждено преодолеть простому смертному. Северо словно видел перед собой эту картину и экстаз переживания огромной волной захлёстывал его, закручивал и уносил в океан, где льёт дождь, небеса сверкают, разрываемые многочисленными молниями, всё грохочет и бурлит. Как одинокий капитан на гибнущем с стихии судне, старик глядел из окна своей мансарды, как с мачты корабля, его разбросанные по лбу грязные волосы как будто были залиты солёной океанской водой. Тем временем внизу уже толпились ошарашенные постояльцы. Хозяйка с выпученными глазами бегала по двору, зачем-то ударяя скалкой о жестянку таза, тем больше добавляя шума, и кричала: «Сильвестро, безумный старик, я сегодня же тебя выгоню!». А скульптор, господин Северо, невозмутимо продолжал долбить черенком в пол и орать, раздирая себе глотку. Кто-то позже рассказывал, что лучшие моменты спектакля были отчётливо слышны до самого побережья. При всём комизме, эта акция вызвала в душе господина П. глубокие переживания. Тайна
