***
Правда, «сильное» большинство, как правило, где-то далеко, а «слабое» меньшинство – вот оно, здесь и сейчас. Невольно вспоминается грубоватый анекдот-каламбур: «Никогда не обижай слабых, – ну куда ты один против кодлы?»
***
Можно также рассмотреть многочисленные «обманы» и «подлости», которые совершает разведчик в тылу врага. Или действия полководца, который с помощью обманных маневров или дезинформации (то есть, опять же, обмана) неожиданно нападает на противника, находящегося в этот момент в беспомощном состоянии. И такие действия воспринимаются сознанием как «хорошие». Здесь, как и в примере с Шараповым, явно присутствуют два признака «хорошести»: во-первых, совершать такие поступки вынудили те самые люди, против которых совершено действие, а во-вторых, эти действия имеют поддержку потенциально большого количества людей.
9
Но, как отмечалось выше, понятия «хорошо-плохо» зачастую рассматриваются как что-то изначально ясное, никак не связанное с понятиями силы или слабости. При таком подходе легко происходит банальная путаница в оценке одних и тех же, по сути, поступков, но совершаемых в разных условиях.
Рассмотрим пример. А. И. Солженицын в романе «Архипелаг ГУЛАГ» описывает такую сцену. Он попадает в тюрьму (это происходило во время войны и его взяли прямо с фронта) и сталкивается с уголовниками. Что это за контингент – видно из его описания: «…жестокие гадкие хари с выражением жадности и насмешки. Каждый смотрит на тебя как паук, нависший над мухой. Их паутина – эта решетка, и ты попался! Они кривят рты, будто собираются куснуть тебя избоку, они при разговоре шипят, наслаждаясь этим шипением больше, чем гласными и согласными звуками речи – и сама речь их только окончаниями глаголов и существительных напоминает русскую, она – тарабарщина».
Человек для них – ничто, им перечить нельзя; вот, например, кто-то «…сует два пальца тычком, рогатинкой, прямо тебе в глаза – не угрожая, а вот начиная сейчас выкалывать». И уж совсем в унизительном положении оказывается человек, когда с ним бесцеремонно обращается их «посланник», «чаще всего плюгавенький малолетка, чья развязность и наглость омерзительнее втройне, и этот бесенок развязывает твой мешок и лезет в твои карманы – не обыскивая, а как в свои! С этой минуты ничто твое – уже не твое, и сам ты – только гуттаперчевая болванка, на которую напялены лишние вещи, но вещи можно снять».
Далее Солженицын рассуждает: «Трус ли я? Мне казалось, что нет. Я совался в прямую бомбежку в открытой степи. Решался ехать по просёлку, заведомо заминированному противотанковыми минами. Я оставался вполне хладнокровен, выводя батарею из окружения и еще раз туда возвращаясь за подкалеченным “газиком”. Почему же сейчас я не схвачу одну из этих человеко-крыс и не терзану её розовой мордой о черный асфальт? Он мал? – ну, лезь на старших. Нет… На фронте укрепляет нас какое-то дополнительное сознание (может быть совсем и ложное): нашего армейского единства? моей уместности? долга? А здесь ничего не задано, устава нет, и всё открывать наощупь».
