– И лишит нас свободы. Свободы, дарованной с рождения.
– Потеря свободы – меньшее зло.
В кабинете осела напряжённая тишина. Президент Македониди вздохнул, утыкаясь лбом в окно.
– Я не могу на это пойти. Я не хочу, чтобы мои дети росли при тирании безумного императора.
– Но они будут жить, – настойчиво сказал посол, – Жить! Под рукой Императора, в его объятиях, ласке…
– Если даже Господь Бог не сбережёт меня от кары со всех сторон, то как ваш самонадеянный Император спасёт? Как его ласка сохранит Карфаген?
– Чем человек, создавший империю и защитивший всё человечество – не бог? Он несёт в себе божественный огонь, его взор всегда устремлён на тысячелетия вперёд, но сковано всё смертным, неидеальным телом… Человек, вспахавший поле, изменяет вселенную и тем уподобляется всемогущему Господу. Так почему Император не может быть богом? – совершенно серьёзно спросил Павел хмурясь, – Бог-человек никогда не заявит о своей божественности, но это только подтверждение оному: Император царствует, защищает и возводит, но только во имя народа. Он подобен строгому, но любящему отцу; Он карает кровожадно и жестоко, но это в природе человека; Он любит, горячо любит человечество, вверенное ему вселенной… И я поставлю свой вопрос иначе: почему Император не способен защитить Карфаген?
В зале воцарилась тишина. Македониди смотрел на Павла с той же ненавистью, подобно тем солдатам, будто сам посол – не посол вовсе, а тот же оккупант, что вот-вот заявится на эту планету.
– Спасибо, господин Космидис, – холодно отозвался президент, – Это всё, что мне нужно было знать. Мне очень жаль.
Павел не успел опомниться. Последовал быстрый жгучий удар чего-то тяжелого, после чего в глазах Павла вновь всё потемнело.
Голова раскалывалась. В ушах звенело. Всё тело ныло, было готово разорваться. Павел не смог сдержать стон в груди, когда те же грубые руки крепко хватали его за плечи и тащили куда-то. В глазах темно, но эмиссар понимал, что, вероятно, это уже последние минуты, если не секунды, когда он может дышать полной грудью. Но даже дышать мешал противный стальной привкус крови.
В глазах было мутно, Павел видел лишь многочисленные пятна, что сливались и расходились. Но слух его не подводил: он на очень людном месте.
– Дорогие сограждане, карфагеняне! – обратился к народу господин Ульве, широко разведя руки в стороны, – Мы не одни во вселенной! Не одни, воистину, ибо за моей спиной стоит человек с далёкой Земли, колыбели нашей цивилизации! Но случилось воистину ужасное с этим народом.… Наших братьев и сестёр охватила чума! Чума, поглотившая из головы, вырвавшие их сердца, высосавшая душу и суть! Андроник, самозваный император людей, возвёл невиданные дворцы себе, на фресках и статуях которых прославлял себя и своё ничтожное имя… Люди, лишившиеся крова, пищи и разума по его вине, возомнили, что человек, сидящий на шатающемся троне, и есть сам Господь Бог! Невиданное богохульство и самонадеянность! Однако.… Теперь мы знаем, что стало с Землёй и человечеством без нас… Император Андроник разинул пасть с ядовитыми клыками, готовясь нанести свой удар, но будет сокрушён! Мы разорвём его кривую чёрную пасть, вырвем клыки, выколем залитые людской кровью глаза, дадим человечеству новый мир, который оно заслуживает! Крестовый поход, братья и сёстры, вот чего желает Господь Бог! Он желает даровать свободу и мир!
