С ним обращались как с сутулой старой псиной. Солдаты не имели ни капли сожаления, напротив, били его с особой, жгучей, но непонятной ему ненавистью. Было ли это приказом самого Константина – вероятно, сам эмиссар об этом уже не узнает.
Каждый час он слышал стоны и крики окружавших его послов. Он понимал, что те, вероятно, не выживут. Не выживет и он.
Лишь когда он оставался наедине, что бывало очень редко, он невольно плакал. Вовсе не над карой или своей жестокой судьбой, нет. Он лил горькие слёзы по Карфагену, чьи лидеры сковали сами себе погибель: точно воочию Космидис видел чёрные громады Имперского флота, что закрывали собой солнце, открывали массированный огонь по белым башням, сжигали дотла леса, испаряли моря. Перед заплаканными глазами посла замирала горячая, безжизненная, покрытая застывшим стеклом планета, и лишь ветер разгонял золу и пыль былого… Всё рассеивалось в тени и огромных, кровожадных глазах Императора, что подобно внимательному и хитрому хищнику бдил, готовясь устремить свои острые когти к беззащитному миру. Стоил ли того скептицизм Совета?
Но всякий раз Павел дрожал, понимая, что, вероятно, Кирхе вывел корабль из оцепления – с боем ли, или без, это уже не так важно. У дипломатического корпуса конкретные рамки: после суток молчания с обеих сторон, отсутствие дажё намёка на благополучные переговоры, капитан имеет право даже бросить послов на съедение на аборигенов, но обязан доложить Имперскому флоту об опасности. И Космидис боялся, что эта неоправданная, жестокая глупость карфагенян, не станет их последней роковой ошибкой – Кирхе знает протоколы, и Кирхе обязательно воспользуется ими, зная, что это даст возможность «повеселиться».
Но этот час был удивителен всей своей сутью. Посла окатили холодной водой. Он машинально смялся в клубок и забился в углу, дрожа всей своей сутью и готовясь принять очередные ругательства и пинки. Но ни того, ни другого не последовало.
– Приготовьте господина эмиссара к аудиенции с президентом, – раздался знакомый, скрипучий голос, – Незамедлительно. Это не требует отлагательств.
Павел вновь шёл по внушительным коридорам башни. Стражники заставили его надеть белый хитон и даже не предоставили никакой обуви. Дрожащие босые ноги, изрезанные в недавних ранах и ещё кровоточащие, ступали по холодному стальному полу и оставляли кровавые отпечатки. Приятный алый свет двух солнц уже не казался столь приятным и притягивающим, он был таким же кровавым, подобно любому рассвету и закату новой Терры.
