Вскоре в дверях появился Селиванов и очень робко зашел ко мне в послеоперационную. Он тут же закрыл за собой дверь, видимо надеясь, что так меня меньше будет беспокоить спор за стеной. А может он так хотел сам оказаться подальше от этого скандала, кто знает. Он немного потоптался у двери, не решаясь подойти и что-либо сказать. Я толком не мог разглядеть его, он стоял в пол-оборота, будто специально повернувшись ко мне левым боком. Я улыбнулся ему и помахал рукой, приглашая подойти поближе. Он еще немного постоял у двери в нерешительности, и наконец, глубоко вздохнул и подошел прямо к моей кушетке.
По мере того как Селиванов подходил ко мне улыбка постепенно сходила с моего лица. В послеоперационной было довольно мягкое освещение, каким его оставил накануне Перес. И я не сразу разглядел все детали, но вид Артема был просто устрашающий. Правая рука Селиванова лежит на перевязи, замотанная уже слегка пропитавшейся кровью антисептической тканью. Но не это столь напугало меня, голова Селиванова была перевязана, повязка охватывала всю верхнюю часть его головы, закрывала правый глаз и также уже достаточно пропиталась кровью. Он молча сел на тот же табурет, на котором сегодня спал Перес и смотрел на меня, будто давая мне время оценить увиденное. Взгляд его никак не мог остановиться на чем-то конкретном. Губы его дрожали, он силился что-то сказать, но видимо просто не в силах был собраться с мыслями.
Только теперь до меня дошло, что хотел сообщить нам Раджич по радио, пока мы шли по дну ущелья.
– Как ты, малыш? – выпалил он на выдохе и тут же расплакался.
Он оперся здоровой рукой на край моей кушетки, положил голову на руку и начал рыдать. Селиванов всегда был мягким человеком. Даже чересчур. Да, он был интеллигентным, умным, но при этом крайне малодушным. Над такими людьми обычно подшучивали в школе из-за их мягкости. Но при этом обижать их ни у кого не возникало желания. Их мягкость граничила с самопожертвованием, поэтому их хотелось наоборот защищать от всех невзгод реального мира. Они могли добиваться любых высот, но как только жизнь давала по носу такому человеку, как он покорно садился в лужу, и мотивации вылезти оттуда уже не находил.
Сейчас Селиванов сидел рядом с моей кушеткой и безутешно плакал. От этого мне самому хотелось в эту же секунду заплакать. Очевидно, мой товарищ по экспедиции и земляк попал в беду. И видимо в весьма серьезную беду. Не знаю о чем и с кем там сейчас спорил Перес, но очевидно там решался вопрос будущего нашего пилота.
