– Не успела отойти от дому, как вы тут чёрт знает, что: содом и суматоху!
– Надрызгали, как свиньи у своего корыта, – запричитала мать. Силушки моей больше нет! Прямо-таки вы меня замурзовали, терпения моего больше не хватает, вздыху никакого нету, вся-то я с вами измучалась, вся-то истерзалась. Тираны вы мои ненасытные, постоянно жрёте, и когда только ваши утробы наполнятся! Напхались вы на мою-то шею, кесь и не скачаешь вас. Какие вы, всё же, досужие: где как всё сыщут, где как всё найдут и всё разрушат. На столе нагваздали, ножик изломали, рукомойник расквасили, из лахани помои расплескали, мух в избу напускали, утиральник искрутили, занавески исхлыстали, ножницы иступили, вилки изуродовали, часы отцовы изломали, развинтили, футляр к ним исковеркали, до швейной машинки ваши баловливые руки добрались, самовар измяли, дудунку у чайника отшибли, соску у ребёнка изорвали, бутылочку разбили, стены все исчеркали, окошко вдребезги тренькнули, чулан весь изрезали, полкадушки малосольных огурцы растаскали, сметану слизали, хлеб весь исковырзакали, пироги сожрали, рубахи с портками в ленты полосуете, зашивать не успеваю! Как на огне всё на вас горит! По деревьям лазаете, по заборам прыгаете. Как по заранее заготовленному списку, укоризненно перечисляла она все бедовые проделки своих детей, содеянные ими за какие-то полгода и за сегодняшний день.
– Спины себе серпами протыкаете, нет той минуты – дерётесь, воете. Тово гляди ребёнка из зыбки вывалите, тово гляди пожару наделаете, – не на шутку разгневаясь, добавляла она.
– Обойди всю вселенную, во всём селе таких детей надоедников, ни у кого нет. Вот, отец явится, из поля, узнает о ваших проделках он что скажет!? Вам от него достанется и через вас, супостатов. мне попадёт, – с переживанием стонала она
– Я, вот, возьму сумку, и скроюсь от вас – куда глаза глядят! – самым страшным попотчевала она своих детей. Как бы предчувствуя недоброе ребёнок в зыбке беспокойно завозился, задрыгал ногами, задравши к верху, а сам-то весь в говне вывозился, сучит ногами, барахтается руками словно, купается в воде.
А ребятишки присмирев, приутихли. Они натужно и печально начали вздыхать, боясь пошелохнуться. Унылыми блестящими от слёз глазами смотрят на разгорячившуюся мать, вяло дожёвывая, застрявший во рту кусок пирога, который, может застрять и в горле. Заметя слёзы на глазах детей, Любовь Михайловна раскаянно, перестала браниться, её покорили уставившиеся в упор на неё несколько пар, детских, наивных, блестящих от слёз глаз. Она, сжалившись над своими детьми, тоже прослезилась. Сгрудила их всех около себя, словно клушка своих цыплят, стала по-матерински обнимать и целовать. Ребятишки облегчённо повздыхали, и только теперь каждый позволил себе, проглотить чуть не застрявший во рту кусок. А мать расчувственно, и умилённо принялась их поочерёдно целовать. Слёзы горя смешались со слезами радости. Ребятишки, зашевелившись, весело, но сдержанно разыгрались, а мать принялась за дела: стала просматривая бельё, заплачивать рубашки и портишки, готовя их к субботе, к бане. Вскоре в сенях застучал, возвратившийся из поля с косьбы, отец. Старшие ребята виновато, но услужливо, подскакивали с мест, наткнувшись на отца у порога.
