Вот и наступила та щепетильная пора, когда читателю предстоит поближе познакомиться с главным лицом, ибо последний, по неловкой случайности, заговорил о себе, а это, с точки зрения культурного человека, вовсе недопустимо, что бы рассказывать про себя всякие всячести не представившись, не имея факта официального знакомства. Тебе ещё мало что о нём известно, наверняка, помимо имени. И кто бы ожидал, что уже на этом моменте будет первая загвоздка. Дело в том, что Александр никогда не открывал своей фамилии и отчества, руководствуясь только тем странным соображением, якобы в скрытности есть нечто привлекательное, как известность, от которой он так энергично уворачивался, словно от ударов врага, только отвращала его.
«Какому человеку в минуты сильнейшей приобщённости к миру, при осознании, что ты – неотъемлемая часть вселенной, не хочется тщеславия и всеобщего признания, в особенности художнику, как великому созидателю? – задавался Александр, на что сам же себе и отвечал. – А что значит это одобрение? Признание ли не есть голос выхолощенной массы, выражающий творцу свою духовную близость… близость к серому, скучному, бесцветному? Разве в состоянии слепой понять контраст цвета? Разве способна мошка, живущая от раннего утра до позднего обеда, утонуть в глубине ночных красок? Разве сможет ли животное, пересилив страх перед пожирающим пламенем, проникнуться величеством его оттенков?»
Однако вернёмся к его имени. Осмелюсь доложить тебе, как принято говорить, по секрету, что, в целом, его имени будет здесь вполне достаточно, а все остальные формальности неважны, ибо они только отвлекут тебя, уведут твоё внимание не в ту сторону, заставит искать скрытый смысл, которого попросту нет. Автор собой напоминает маленького мальчика, который, удирая по школьному коридору от погони таких же озорников, на полном ходу влетает в лабораторию, где взор его мигом пронзается блеском бесчисленных пробирок, разноцветных склянок и переливающихся жидкостей; да стоит ему только заметить среди прочего профессоров, глаза его начинают округляться, будто бы на дрожжах, наблюдая за тем, как ловко они управляются со всеми приборами, демонстрируя даже самые простые, однако остроумные эксперименты: вот берут они, улыбаясь, именную пробирку, добавляют несколько частичек смыслового элемента, перемешивают раствор и на дне является реакция, визуальные эффекты которой гласят, что пробирка стала глубже. Таким образом мудрые профессора порождали разнообразных Обломовых, Собакевичей, Овсовых, Ноздревых, Раскольниковых, Молчалиных и прочих персонажей, кои выпрыгивали прямо из пробирки, содержа в именах явный посыл, некоторую смысловую предрасположенность. Стоит напомнить, что мы, все же, смотрим детскими глазами, и вовсе не владеем подобной магией превращения, а, значит, остаётся ею только дивиться.
