Вернувшись домой, Василий Иванович работу не нашел. Искал, правда, недолго. На завод его не взяли. Много покалеченных искали и находили работу, но Василий Иванович после нескольких неудачных попыток ушел в себя, стал еще больше нелюдим. После обеда он, например, никогда не говорил спасибо. Ему казалось, что жена думает о нем как о дармоеде, обуза он ей. Жена так не считала. Она всеми силами пыталась приободрить его, приласкать, дать ему надежду, поддержать. Но он рассматривал это как жалость. Жалость от той, которая от него всю жизнь зависела. Жалость от той, которая сама еле ходит. Но ходит. Ему казалось, что про себя жена если не торжествует, то втайне довольна, что вот они и поменялись местами.
Василий Иванович начал пить. Пить, правда, было нечего. Но если вдруг перепадало, это и была его отдушина, это и была его радость. Иногда соседи угощали. Вначале принять рюмочку было нельзя: гордость не позволяла. А позже принимал, и принимал с радостью. На протез денег не было, передвигался на костылях. Ходить было очень сложно, никак привыкнуть не мог. Да и ходил-то совсем рядом от дома, задерживаясь на лавочке во дворе в тайной надежде на очередное подношение.
Через месяц после его возвращения пришла похоронка и на зятя. А еще через три месяца решено было сдать квартиру Вари, и Варя перебралась в однокомнатную квартиру родителей.
На деньги от сдачи квартиры очень рассчитывали. Катерина Степановна в любой момент могла не выйти на работу, Варя не работает, Василий Иванович тоже. Квартиру Вари подкрасили, чисто прибрали. Даже занавески и новые чашки перенесли из квартиры Катерины Степановны. Пусть жильцу будет уютно и удобно. Пусть только платит, а денежки вот как нужны. Выбирали жильца долго. Народ в основном жил или в общежитиях, или в коммуналках. На отдельную квартиру денег не хватало. Но в послевоенные годы народа в городе поприбавилось, опять же, работал завод, жизнь, хоть и очень постепенно, начала восстанавливаться. Но очень быстро желающие жить отдельно нашлись. Проблема была в том, что сдавать квартиры официально государство не одобряло. Тем не менее, можно было зарегистрироваться в специальной службе, и жилец тогда платил государству, а хозяину платил чисто символически. Регистрация была настоящей, но на деле фиктивной: никакой правовой защиты ни жильцам, ни хозяину не предоставлялось. Тем не менее, квартиры сдавались, особенно в больших городах. Это была личная договоренность, где рисковали обе стороны. Можно было поселить неизвестно кого. И на твоей квартире будет какой-нибудь притон. Угол (часть комнаты) по этой причине сдавать было куда безопасней. Вторая беда ― жилец мог перестать платить. И этот риск тоже не предусмотришь. Хорошо, если жилец ― безобидная девушка, ее за неуплату и выгнать можно. А если мужик здоровый? Да еще дружки у него. Поди, с таким свяжись, себе дороже будет. И жильцы, конечно, рисковали. По прихоти хозяина их могли выгнать из дома, или приходилось сносить несносные правила, которые устанавливал хозяин. То есть много, очень много зависело от договоренности, он того, какой он жилец, что ждать от него. А для жильца важно было, какой он, хозяин. Что за человек?
