Меня охватило умиление. Научные работники сплошь мечтатели! Все они думают дальше, чем есть, все воображают. И на всем у них легкий оттенок грусти.
– Оставь эти глупости, Зина. Прекрасный день, – я попытался отвлечь ее от неведомых мыслей.
Мы свернули к китайской беседке, возле которой во фривольных позах фотографировались офицеры. Они были совсем юные, моложе даже нас с Зиной и, верно, совсем недавно вступили в военные ряды. Обогнув их, мы прошли внутрь беседки, расположившись в прохладе на новой, только выструганной лавке, пахнущей смолой. Жену мою обмануть сложно, если она вошла в настроение, и она продолжила:
– Посмотри на этих мальчишек. Что заставило их надеть мундиры, взять в руки сабли и биться против бывших своих товарищей? Почему было не обняться братски и не пойти вместе в светлое будущее? Человек волен делать выбор, и почему-то выбирает он не мирную сторону. Эти мальчишки смотрят в завтрашний день с радостью, представляя себе, как выведут Россию на путь светлого будущего, а потом пошагают сами по этому пути к самой своей старости. Но что будет с ними уже через час? Встретят они врага да живьем упадут в братскую могилу? И за что? За убеждения? А что такое «убеждения»?
Я почувствовал холодок в желудке. Откуда она могла знать о вчерашней акции? Кажется, ее не афишировали. Да и закопали-то так, ублюдков, царских прихвостней.
– Зина, коса моя золотая, оставь мысли черные, что за напасть на тебя? Может, хочешь мороженого? – сглотнув соленый ком, припустил я в голос веселья, – или сырость беседки пакостей тебе навеяла? Пойдем отсюда!
Она посмотрела на меня, словно вернулась из далекого путешествия, и не очнулась еще толком.
– Находит иногда, Илюша, на меня сомненье. А сейчас и вовсе бояться стану. Все-таки под сердцем ноша… Но ты не слушай, не слушай меня. Счастье вечно, только если ты пожелаешь, если в него поверишь. Это я вчера Островского начиталась…
