Бесшумно, не потревожив пригревшуюся на углях собаку, он отправился назад к машине. Церковь на соседнем пригорке уже спала, но золото колоколок блестело и в темноте, указуя путь. В тишине спящего района слышно было, как разрывается второй, рабочий его телефон.
– Что-то срочное?
– Срочное, хозяин. Видели, какая волна поднялась? Оставлять ее здесь опасно, нужно что-то придумать. Могу придумать насовсем.
– Нет, сейчас не надо. Перевози ко мне. Оставим в зазеркалье. Прямо сейчас.
– Сделаю.
Собрав волосы в хвост, он открыл бардачок, но обнаружил лишь пустую бутылку из-под пепси. Роман, должно быть. Сам он предпочитал мятную воду, но запасы закончились. Развернув машину в сторону дороги, он увидел сбоку собаку. Ту самую, что пришла к нему. Она сидела у таблички «Променад», не шевелясь, словно статуя. На секунду ему показалось, что из темноты на него глядит отец.
Сегодня я официально превратился в бродягу. Босяка, врага советской власти. Вот, даже слово «советской» написал с маленькой буквы! Хотел было написать, что не верится, но, наверное, последние дни я сам к этому шел. Работа в банке перестала меня интересовать. Какой смысл играть с облигациями, которые ничего не стоят? Финансовых операций уж давно нет и все, чем мы занимаемся – собираем дань у крестьян и еще не раскулаченных купцов. Нет, конечно, не совсем я без работы – должность комиссара за мной оставили, но обязательства мои выполняет Кобылкин, я же только иногда роспись ставлю.
Наверное, это никуда не годится, но себя привести в чувство никак не можется. Одиннадцати лет я работать нанялся в торговый дом, и с тех пор не бездельничал, а вот поди же ты, занялся. Встаю утром, когда побреюсь, когда позавтракая, а иногда каким есть с ночевки, выхожу в люди и брожу по городу. Он опостылел мне, чужд, но и уехать не могу. Она – здесь. Пропагандировала пожарным Советскую власть, учила мальчика Гадаловых, работала в фельдшерской, если требовалось. Мы забирались в небеса к Параскеевой часовне и часами смотрели на город, разлегшийся в низине. Помню, как мы пили кефир в беседке на Гремячем ключе, и она смеялась над моими усами. Неужели не будет больше этого?
