Илья отвернулся от девчонок и подумал, что женская дружба, пожалуй, в той же поре, что и во времена Геры, Афины и Афродиты. Зачем они вообще объединяются?
– Так что, не будешь поступать? – спросила первая с надеждой. – Чем тогда думаешь заняться?
Вторая небрежно бросила окурок под лавку, вызвав у подруги глухое раздражение.
– Не знаю. Пиар меня привлекает. Там хоть работать можно пойти, а не шесть лет без денег зависеть от родаков.
– Давай, давай, оч прибыльно щас, картинки рисуешь, не паришься, – сказал Илья, облизывая пальцы.
Неожиданно вторая повернулась в ту сторону, где он сидел и пристально всмотрелась. Он замер.
– Ты ничего не слышала сейчас? – спросила она у первой.
Та пожала плечами, оглянулась, но увидела только девушку в зеброцветном пуховике, неторопливо катившую перед собой коляску. Настроение у Ильи совсем оправилось, он обошел скамейку и, приблизившись к уху второй, шепнул: «голову не ломай, а топай прямиком в мед, и эту не слушай, с пути собьет, добра тебе не желает».
– Что ты, Милка? – спросила первая, увидев, что подругу бьет озноб.
– Так, ничего, – ответила вторая. – Глупости я наговорила, не слушай. Лучше скажи, в эту пятницу практика будет?
Из дневника И.Б.
Приезжал отец. Он по-прежнему считает, что я зря так выставляюсь в Новой власти. Говорит, что надо спокойно заниматься своими обязанностями и никуда не соваться. Меня так покоробило это «соваться»! Мне кажется, он совсем не понимает или не хочет придавать значения происходящему, а ведь мы творим историю.
Взять, к примеру, Гадаловых. У них от дома был прямой путь под землею до набережной, чтоб грузы втихаря с паровозов перетаскивать. Мы этот ход завалили на неделе, так они волками взвыли – прищучили их наконец-то! Я крепче всех рад, потому как не будет им жизни скоро совсем, не будет! И бой у нас с остальными идет не на жизнь сейчас. Скажет отец, молодцы казаки, что на пьяные головы изрубили троих девчушек по восемнадцати лет, не доведя до тюрьмы? Изверги, нелюди. И, хоть и наговаривают, что большевики тоже жестокосердны, среди наших такого не водится. Только за Зину сердце мое сильно болит, допоздна дает уроки, не разбирая, кому. Говорит, ученье и меньшевикам положено, и отсталым крестьянам. А я бы ее лучше к себе забрал, в банк, ну или, на худой конец, в комиссариат. Все спокойнее. Говорят, крестьяне большевиков вилами колют за облигации. Хоть к нам голод еще и не приступил, а на подходах уже. Как будет все? Не знаю. Но верю, что мы дождемся нового мира.
