— О, я очень на это надеюсь.
Я заканчиваю промывать рану, и он вызывает набор бинтов, которыми я обворачиваю его живот. Его кожа теплая под моими пальцами, и я осознаю, настолько близко я сижу к нему; еще ближе, когда двигаюсь за его спиной.
Его позвоночник и лопатки украшает большая татуировка в виде двух черных крыльев, ни сюрреалистичная, ни реалистичная. Они выглядят так, словно из нарисовали кистью. Не подумав, я наклоняюсь вперед, чтобы провести пальцем по одному перышку. Он вздрагивает.
— Прости, просто восхищаюсь мастерством. Чары?
— Нет. Очень искусный художник полу-фэец. Пришлось применить немного магии, чтобы сделать постоянными.
Из того, что я знаю о татуировках смертных, это непростой процесс, особенно для чего-то такого большого. Это занимает несколько сеансов и очень неприятно.
— Зачем? Я имею в виду, они красивы, но если ты можешь менять внешность по своему желанию…
— Дело в том, что они реальны, — говорит он, наклоняя голову ко мне. Напряженность в его взгляде пугает меня, его щеки пылают. Я задаюсь вопросом, не лихорадит ли его, но потом замечаю, что он вызвал еще один бокал вина. И фейри не болеют. — Ты в самом деле думаешь, что они красивые?
Я опускаю глаза на повязку и продолжаю перевязывать. Мой взгляд падает на шрам у основания его позвоночника, идеальный и серебристый. Под перьями есть и другие мелких растяжки. Боевые шрамы? Но его грудь безупречна…
— Да, — шепчу я, — они очень красивые.
— Ты считаешь меня красивым, — напевает он и откидывается на одеяло, его щеки сильнее розовеют. Что в этом вине?
— Я считаю красивыми некоторые произведения искусства, сделанные кем-то другим.
— Когда кто-то говорит, что ему нравится твоя одежда, он делает комплимент не дизайнеру.
— У тебя очень хороший вкус в искусстве.
— Спасибо, Сефона, у меня хороший вкус.
Мне нравится, как звучит Сефона. Я редко использую Персефона, больше привыкла к Сефи, но иногда это звучит как девичье прозвище, которое я должна было оставить в детстве.
Не то чтобы я возражала против детских прозвищ, но… Мне нравится Сефона. Нравится, как он это произносит, мрачно и мягко, как зимний огонь.
— У тебя есть пижама? — спрашиваю я. Черные шелковые простыни выглядят не очень теплыми.
— Есть, — заявляет он. — Не хочешь помочь мне ее надеть?
Я прищуриваю глаза.
— Уверена, ты и сам справишься.
— Прикроватный столик, — указывает он. — Не дразни!
Я выдвигаю ящик и нахожу шелковую, украшенную молниями пижаму темно-синего цвета. Ухмыляюсь.
