Нагой человек без поклажи | страница 13



Про него рассказывали отчаянно много откровенно бредовых историй. Некоторые, конечно, претендовали на правдивость чуть больше, но верить в них у меня все равно не получалось. Для меня Берл был настолько неотъемлемой частью Баренцбурга, что мне наивно казалось, что он просто был здесь всегда.

Говорили, родиться на Шпицбергене нельзя, равно как и умереть. Но все эти «можно» и «нельзя» отходили на второй план, когда на первом появлялся Берл. Он просто был, одним своим существованием нивелируя добрую половину законов. И этого было достаточно.

Толком разговорились мы в один из первых моих рабочих дней, точнее, вечеров. Хотя разговором это назвать было сложно. Это было немного похоже на допрос, немного – на плохой КВН, но никак не на беседу.

Берл пил исключительно темное пиво. В этом не было ровным счетом ничего необычного, за исключением того, что все до единого заказывали светлое. Кроме него. Иногда мне в голову закрадывалась непроизвольная и очень смешная мысль, что он просто запретил всем остальным, кроме него, пить темное.

Сутулый и мрачный, он возвышался над барной стойкой, похожий больше на ссохшуюся корягу, нежели на человека. Темно-русые, слегка вьющиеся волосы, растрепанные из-под шапки. Глубокие синяки под глазами. Неизменно заросшее щетиной лицо. Явственно выступающий кадык на слишком худой шее. Видавший виды огромный свитер, болтавшийся на нем словно старая мешковина на распятии пугала. Худые, размеченные узловатыми суставами, пальцы. Из всех этих отдельных деталей, ничего каждая сама по себе не значащих, складывался целый Берл. Довершала образ кривоватая, но неизменно широкая ухмылка. Мне почему-то казалось, что вокруг глаз у него должны разбегаться многочисленные морщинки, стоит ему улыбнуться, но выше усталых мешков под глазами я не смотрел.

– Нравится тебе? – хрипловато спросил Берл, отпивая глоток и аппетитно облизывая губы. У меня резко пересохло во рту. Я все еще чувствовал себя не в своей тарелке, и Берла все еще сильно побаивался. Хотя его интерес ко мне отчасти и льстил.

– Что нравится? – глупо переспросил я, не найдя лучшего ответа. На это Берл гортанно хохотнул и мне почти показалось, что сейчас он снова скажет, что:

– Смешной ты, Грачонок, ей богу. У нас, говорю, нравится тебе?

Я кивнул. Нельзя сказать, что мне не нравилось на острове. Я все еще чувствовал себя неуютно – да. Мне было неловко и не по себе – да. Сложно было существовать в вечной темноте – еще бы. Но мне, пожалуй, действительно нравилось. Каждую ночь, накрываясь одеялом с головой и зажимая в зубах карманный фонарик, я уделял некоторое время тому, чтобы записать несколько абзацев пляшущих по странице букв в свой трэвел-журнал. И почему-то каждый раз на странице оставались описания чего-то исключительно хорошего. Познакомился с молоденькой учительницей Оксаной. Наблюдал за моржами. Первый рабочий день прошел хорошо. Карантин кончился, и я смог наконец искупаться в бассейне с теплой морской водой. Соседи по комнате вздыхали, слабый свет фонарика дрожал, а я скользил карандашом по бумаге, стараясь записать как можно больше. Каждый раз, когда я заканчивал и ворочался, устраиваясь поудобнее, меня не отпускала мысль, что Берл за мной наблюдает в темноте. И теперь вот он спрашивал меня, нравилось ли мне в Баренцбурге.