– Почему смешной? – Наверняка, мой голос звучал обиженно и по-детски. Берл снова хохотнул. Но сделал это так беззлобно, что обижаться я передумал. Своей сутулостью и насупленностью он чем-то напоминал мне исхудавшего и забывшего впасть в спячку медведя.
– Ты поешь битлов у заброшенной древней «Амфибии» на Крайнем Севере и хочешь сказать, что это не смешно?
По всему получалось, что и правда смешно. Мне оставалось только пожать плечами и согласиться. Не сказать, что я был сильно рад компании Берла – я довольно сильно его опасался. К концу подходила первая неделя моей жизни в Баренцбурге, я еще не начал называть общагу домом, все еще по привычке забывал надевать руковицы, и мыслями все еще был где-то в Питере. Возвращался раз за разом в нашу съемную квартиру, которую мы с женой (с бывшей, конечно же, женой) делили с ее кокер-спаниелем. Постоянно переносился мыслями к моему запою у Сереги. Вспоминал свое последнее место работы. Я все еще никак не мог привыкнуть к тому, что жизнь моя резко поменялась, и теперь «вернуться домой» означало возвращаться в нашу перенаселенную общажную комнату и ютиться на своей подставной раскладушке, а вовсе не вернуться на материк. Что теперь вся моя жизнь сосредоточилась здесь, в этом маленьком, почти забытом богом поселке почти на краю света. Поэтому и Берла я воспринимал пока больше как элемент чуждой мне обстановки.
Нельзя сказать, что я сильно жалел о том, что попал сюда. Теперь, спустя годы, я готов поклясться, что Баренцбург был лучшим, что случалось со мной в жизни, и если случайности не случайны, и то, что я угодил туда, было спланированным ходом судьбы, то я благодарен ей за это безмерно.
Но в те дни я еще не осознал окончательно, что именно Баренцбург стал моим домом на ближайшее время, и именно с людьми, окружавшими меня там, мне нужно было учиться жить и взаимодействовать, и чем раньше, тем лучше. Конечно, теперь, спустя годы, я прощаю себе эту неосмотрительность, я был слеп – право, не только в переносном, но и в самом что ни на есть прямом смысле, жить в темноте или в серых сумерках было сложно; мне было холодно; пожалуй, мне было даже страшно. Я корю себя только за то, что потерял бесценное время.
Вечно насупленный, немного сутулый, с извечно зажатой в зубах сигаретой и хриплым смехом, Берл вызывал у меня вполне здравое чувство опасения. Он казался мне человеком того рода, с которыми мама советует не шляться по подворотням. Он никогда не сидел на месте, и если он был не в шахте, то постоянно где-то шатался, планомерно обходил Баренцбург, выбирался из поселка, каждый раз выходя пусть на шажок, но подальше. На самом деле, покидать поселок нам строго-настрого запретили, но об этом чуть позже.
