ШИ-ЗО! Привет от Модеста Петровича! «Картинки с выставки». Мусоргский. Только не ясно, кто я – автор или картинка, или зритель, искушенный, осведомленный и на ушко рассказывающий соседу, что автор скончался от алкоголизма, в приступе белой горячки. Но, кто знает, может быть, автор-то был счастливее всех вас – слушающих, оценивающих и обсуждающих. И осуждающих! Столько имен, столько картинок, столько выставок, судеб, денег!.. Я плачУ – много ли, мало ли, и плАчу – раньше много, теперь мало, создаю картинки в своем воображении, пытаюсь воссоздать в жизни, иногда «выставляюсь», иногда – только для избранных (underground), а имя – уж больно обязывающее (порой, не под силу!), но стараюсь нести себя на нем, везти, вывозить и выносить, выплываю и выныриваю, иногда – опираюсь, выкарабкиваюсь и взлетаю. До Маргариты, конечно, далеко, но так, на бреющем полете – может быть, и протяну. Кто бы еще подул в мою сторону! Уж тогда бы – взяла бы в руки свое имя, как знамя, как символ, как знак отличия, и повесила бы вместе с собой кому-нибудь на грудь с бьющимся сердцем (а лучше – с колотящимся!, а еще лучше – в унисон с моим!!) и выделила бы, и вдохновила, и заслонила бы, и защитила, и согрела… Ну, кто хочет?
Часть 2
Кому платить, сколько платить, чем, чтобы вернуть тебя… Кто-то пропел эти слова по-английски, и они сразу же отозвались в моем сердце русским эхом. А сейчас, похоже – французский вариант той же нелепости, тех же утопий… Черт возьми, ну, никогда этой музыке не пробиться через дебри условностей, гранитную стену комплексов, железную логику, труху быта и собачий лай. Как нарочно! То, что близко и понятно, то, что почти твое, только сказанное кем-то другим, отдаляется и отделяется от тебя любым возможным способом! Почему язык мыслей и чувств так непонятен окружающим, почему упрощается абсолютно все до двух-трех фраз и вопросов? Никто не хочет чувствовать, никто не хочет думать… Иногда близкому человеку задаешь вопрос: «Как быть?», – и слышишь ответ логичный, стандартный, дежурный, не помеченный мудростью жизненного опыта, не спрыснутый интуицией и любовью, не задрапированный деликатностью и бережностью – и становится до боли ясно, до противности понятно, что задавать подобные вопросы можно только себе. Это об адекватности реакции…
Сегодня я опять сестра милосердия. Хочу спасти, или, хотя бы, немного облегчить, отвести, снять жар, пробудить от кошмарного сна, положить холодную руку здравого смысла на горячий лоб момента. А, может быть, все это не во благо? Вдруг? Может быть, лучше рывком содрать с раны прилипшую повязку, прижечь раскаленным железным словом, или ввести наркотик? Но к ним привыкают. А собакам, чтобы не мучались, делают убийственную дозу адреналина… Но я не сделаю этого укола, так как сама была такой же смертельно больной, и зализывала себе раны в одиночестве, лишь иногда прибегая к легким психотерапевтическим средствам и таблеткам плацебо. Довольно просто (и, вероятно, кому-то помогает), но очень долго. Теряешь дни, недели, месяцы жизни, боль приглушается, но даже ассоциативные раздражители в виде запахов, блюд, слов, предметов, улиц возобновляют боль, старые раны открываются и начинают кровоточить… Итак, сестру милосердия вызывают одновременно в разных палатах, и она молниеносно должна решить, к кому прибежать в первую очередь. Но ведь к кому-то можно и опоздать! И чья-то гибель, или просто приступ, будет на ее совести. Как с этим жить дальше? Я все это называю «мирок». Мой МИРОК. Потому что слаб, недолговечен, приходящ и мал. МИР-ОК. Мир – около. Чего-то, кого-то. Все хожу вокруг неприступной крепости, смотрю на высокие стены, и – не докричаться, не достучаться. Сидишь и ждешь того, кто будет собственным ключом открывать тяжелые ворота, чтобы незаметно заглянуть внутрь, а, может быть, и прошмыгнуть в щелку, никем не замеченной. Так хочется иногда притвориться старушкой, просящей милостыню, чтобы впустили, накормили – пожалев, приласкали – поняв, и полюбили – узнав. Стыдно… Просить могу только прощения…
