— У тебя не только лицо моей Ишту, но и её характер, — сказал Каджика, заставляя Блейка и наши детские игры исчезнуть. — Она была с очень сильной волей, но её имя означало «сладость». Я часто дразнил её по поводу смены её имени на Машка.
— Что значит «машка»?
— Жёсткая.
— Должно быть, ей это понравилось.
Он улыбнулся, а потом перестал, и его лицо стало несчастным.
— Знаешь, чего мне в ней больше всего не хватает?
— Нет.
— Её смеха. У неё был такой красивый смех. Смех, который мог бы превратить дождевые тучи в солнечный свет.
Я посмотрела на Каджику, действительно посмотрела на него. Я бы никогда не приняла его за романтика или поэта.
— Знаешь, что Блейку больше всего понравилось в тебе? — спросил он.
— Моё угрюмое отношение?
Брови Каджики поползли вверх.
— Геджайве знает как, у него выработался иммунитет к этому.
Я ткнула охотника локтем, покачала головой, а потом смеялась до тех пор, пока слёзы не выступили на моих глазах. После дерьмового дня… дерьмовой недели мой смех казался освобождающим, как у моряка, увидевшего сушу после нескольких месяцев в море. Он поднимался от моих пальцев ног, которые больше не казались моими пальцами, он гудел в груди, вибрировал в горле, покалывал нёбо и щекотал губы. Я откинула голову назад, пока самые последние блаженные спазмы не вырвались из моих ледяных губ.
— Я не знаю, когда я смеялась в последний раз, — сказала я. — Спасибо тебе за это.
Каджика напрягся. Он, наверное, подумал, что я схожу с ума, и, возможно, он был прав. Может быть, у меня был нервный срыв. Честно говоря, мне было всё равно, потому что если это был нервный срыв, то это было великолепно.
— Так что же Блейку больше всего понравилось во мне?
Каджика ответил не сразу. Его глаза были закрыты, как будто он пытался извлечь воспоминание из бронированного ящика. После долгого молчания его губы и глаза открылись с моим ответом:
— Больше всего ему нравились твои глаза. То, как они поднимались вверх, как у кошки. То, как всё, что ты чувствовала, отражалось в них. То, как они не осуждали его, даже несмотря на то, что он был монстром.
— Монстром? — пробормотала я.
Каджика кивнул.
Я провела ладонями по лицу, прижимая кончики пальцев к покалывающим губам.
— Он не был монстром.
— Я согласен. У большинства монстров красивые лица, — Каджика изучал меня, когда говорил это.
Я опечалилась его предубеждением против фейри, все остатки блаженства съёжились внутри меня.
— Ты слышал, что я частично фейри? Ты думаешь, я монстр?
