– Король, – вдруг прошептал Славик. – Король! – воскликнул он, и, подскочив, сжал мое плечо. – Король все-таки приехал! Так, ты главное успокойся, хорошо? – торопливо зашептал он. – Не бойся его, это он тебя оскорбил, и это твою честь здесь защищают. Все защищают твою честь, все здесь с тобой и за тебя, помни это!
– Но как… как он меня оскорбил, я же сама вышла за него! – меня и вправду пробрал мороз, я почувствовала дурноту, но совсем не такую приятную, как за несколько секунд до того, от взгляда Тамино.
– Он тебя купил, похитил, и держал взаперти. А ты знатная девушка, он сам это признал, и с тобой так обращаться нельзя.
– Хорошо, – я сжала руку Славика.
– Он сюда едет, он сейчас буде с тобой говорить. Отвечай четко, как герцогу отвечала, ладно? Помни ты – королева. И я рядом.
Славик вырвал у меня свою руку, и снова отступил в тень. А король галопом мчал через все поле. Подъехав, он скинул шлем, лучи солнца, проходившие через его багрово-золотой стяг, бросали на разноцветный отблеск на его бледное, надменное лицо.
– Что ж, здравствуй, супруга моя, – сказал он.
Мне не хотелось ни видеть короля, ни слышать его, да и говорить о нем мне тяжело. Попав в Лизину книгу, я думала, что главный злодей здесь будет герцог, но, по сравнению с королем, он ощущался лишь как избалованный своим всевластием подросток. Герцог был опасным, и на его могиле я бы сказала – « ты умер, и это к лучшему», но, несмотря ни на что, я не испытывала к нему ненависти. При виде короля же меня просто затрясло. Он подавлял, он парализовывал одним своим взглядом, он был такой страшный в своем могуществе, что хотелось пасть ниц, и снова идти с ним договариваться – но на самом деле, даже герцог, при всей своей отвязанности и невеликом уме, был гораздо более договороспособной стороной.
С королем невозможно было торговаться – он признавал только язык силы, и взывать к его чувствам было так же бессмысленно, потому что всю его душу занимало железное себялюбие, другие же существа там были представлены весьма скудно. Может, он испытывал что-то вроде дружбы к своим боевым товарищам, может, был привязан к своему коню, на худой конец, может он любил собаку, и ради нее был готов хоть чем-то поступиться, но женщины в этот список не входили. Для него любовь к женщине это было не про чувства, и уж тем более, не про отношения, а про то, что « она – моя, ее место в пыли, страхе и абсолютной покорности». Недаром же он, при всей своей красоте и привлекательности, при богатстве, знатности и т.д., зацепился не за какую-нибудь принцессу, которая вправе была бы рассчитывать, если не на нежность и заботу, то хотя бы на уважение – а за пленницу. Пусть, самую лучшую, самую красивую и драгоценную – но всего лишь пленницу, о которую, при желании, можно было бы и вытереть ноги.
