Его слова они такие оскорбительные… и так заводят. Что со мной творится? Просто безумие какое-то. Оно горит в его глазах.
Горячие губы касаются моей шеи, а пальцы гуляют по телу, пытаясь познать его сквозь тонкую, чуть влажную ткань.
Я падаю в пропасть и могу зацепиться только за него, но проблема в том, что как раз Олег меня в нее и утягивает.
От его горячих прикосновений на моем теле уже нет живого места, но останавливаться этот властный, ненасытный зверь не собирается.
Никогда еще мужчины не обращались со мной подобным образом. Я вообще очень мало соприкасалась с чувственными, и тем более плотскими, удовольствиями. Поцелуи да легкие ласки — большего я своему бывшему парню не позволяла. Впрочем, Витя был хорошо воспитан, и я даже представить не могу, что он бы полез мне под юбку.
Олег другой. Для него имеют значения только собственные желания, и сейчас он стремительно преумножает мой опыт. Пальцы грубо дергают меня за волосы на затылке, управляя мной как тряпичной куклой.
Разумом я понимаю, что сейчас произойдет нечто ужасное, но тело, онемевшее от шока, отказывается бороться. Мой рот вновь накрывают губы, вкус которых я еще не успела позабыть. Пытаюсь хотя бы сделать этот поцелуй более нежным, но рука еще жестче надавливает на затылок, а язык уже проникает в рот и познает его в полном объеме.
Полет в никуда продолжается, а в мозгу мигает красным неоном одна-единственная мысль: «этого просто не может быть». Злюсь на него. А еще больше на себя. Как не злиться, если по низу живота прокатывается жаркая волна и начинает завязываться в тугой, тянущий узел. Скрещиваю лодыжки и сжимаю бедра, которые гладит через ткань сарафана его рука, надеясь, что это поможет. Становится только хуже — возбуждение разливается, захватив поясницу, и теперь под невесомыми трусиками все ноет и трепещет в ожидании большего.
— Не надо, — прошу я онемевшими губами, когда он отрывается от меня, позволив отдышаться. — Прекрати, Олег, умоляю.
— Тебе не нравится? — хрипло спрашивает он, просунув ладонь между моих коленок. — Я же знаю, что ты хочешь. Держу пари, что вся мокрая.
Краснею до корней волос. Его слова. Грубые, хамские и… они не ложь. Ненавижу себя за это, но он прав: тонкие трусики насквозь мокрые. Все это время я старалась не ерзать на его коленях. Я бы умерла от стыда, если бы Цербер почувствовал, как я возбуждена.
— Нет, нет, — повторяю я как мантру. — Ты друг моего дяди. И старше меня. Ты для меня как друг и все.
