– Но надо же как-то объяснить, почему не ты пишешь ответ.
– Напиши, что с возрастом у меня стал очень неразборчивый почерк. Пожалуйста, Ипполит, пообещай мне…
Он обещал.
И полетели в обе стороны письма. «Полетели» – громко сказано. Они где-то застревали, приходили вскрытые и неаккуратно заклеенные, иногда, с большими перерывами, сразу два или три письма. Хотя какие в них могли быть секреты… Нора присылала фотографии свои, мужа, сыновей – настоящие американцы, каждый с улыбкой в тридцать два белоснежных зуба. Звала родителей к себе, насовсем.
Но с Зиной случился второй инсульт, а Ипполит в письмах отвечал: «Спасибо, доченька. Из меня плохой садовник, но даже я знаю: старые деревья не пересаживают». Почему-то он не мог эту взрослую женщину на фотографии назвать Бельчонком.
А потом случилось то, что случилось. Застрявший с войны осколок как-то неудачно сместился. Сначала отнялись ноги, потом любое движение становилось все более и более затрудненным. Письма Норе стал писать Руслан.
***
В аэропорту Нора взяла такси.
– К главному входу на Старый Базар, пожалуйста.
Странно было говорить по-русски, странно слышать вокруг себя русскую речь… Город она не узнавала, поэтому откинулась на спинку сиденья и закрыла глаза. Нахлынуло все то, о чем не писала в письмах.
Ганс сдержал слово и довез ее до Парижа. По дороге было много страшного, много смертей и крови, а оккупированный Париж поразил совершенно другой войной. Бабушки с вязанием в руках на стульчиках в саду Пале-Рояль, рыболовы на набережной Сены. У дам в моде – круглые солнцезащитные очки в белой оправе, велосипедные прогулки, бутоньерки и немецкие офицеры.
Профессор, друг Ганса – умер за две недели до их приезда. Ганс заплатил вдове большую сумму денег, чтобы она оставила Нору у себя. Этого хватило бы на год очень безбедной жизни. Вдова кивала головой, вздыхала, терла платочком глаза, а как только Ганс уехал, выгнала Нору на улицу, сказав, что не намерена терпеть у себя в доме «большевистскую заразу». В полном соответствии с плакатами на улицах: «Защитим Францию от большевизма».
Приютил Нору консьерж дома напротив. Он же помог найти работу в столовой для немецких солдат. Там Нора узнала другой Париж. Который боролся и сопротивлялся. В августе 44-го она была вместе с этим, другим Парижем, когда он вышел на баррикады.
Но какое это имело значение, когда вдова профессора скривила презрительно губы и пальцем указала на нее группе молодых людей:
