Царь обратился к молодому Годунову:
– Иван!
– Да, великий государь?
– Что сказали те, коих твои люди имали24?
– Сразу протрезвели и показали, что де некий хожалый человек их тому научил. Но где тот человек они не знали. Ныне они у окольничего Клешнина.
Царь немного помолчал. Затем сказал:
– Повелеваю созвать дворянское ополчение! Коли местными силами не способны мы вора прихлопнуть, так соберем на него лучшее наше воинство! Выступим противу вора Гришки Отрепьева всеми силами, как противу хана крымского али короля польского.
– Как прикажешь, великий государь!
– Все исполним.
Царь указал рукой на выход:
– Идите!
Бояре склонили головы и стали, кланяясь, поспешно покидать палату.
– Семен! Ты останься!
Царь приказал старому боярину быть при нем. Тот покорно сел на лавку.
Когда они остались одни Борис Годунов спросил боярина:
– Скажи мне, боярин Семен, или мало я вас возвысил?
– Что ты, великий государь? Мы много тобою довольны.
– Ты стал боярином, и должности твои много доходу тебе приносят. Али мало тебе чести? Твоего сына я сделал можайским дворецким. И сего мало? Золота и каменьев накопили вы. Сколь вотчин себе приписали с холопами?
– Всё что имеем то твоё, великий государь.
– Так вот послушай меня! Я желаю трон закрепить за родом моим. За сыном Федором! И ежели после меня Годунов царем станет, то и вы царская родня. И выше вас нет на Руси никого! Но ежели трон за Федором не удержите, то горе вам! Горе Годуновым!
– Да мы все твои и все люди наши за тебя, государь!
– Так отчего Гришка Отрепьев до сих пор жив? Али его убрать труднее, чем царевича?
Семен побледнел как полотно. Он вспомнил те времена, про которые думать не хотел.
– Тогда был убит Димитрий! Убит и никак выжить не мог! Тебе ли сего не знать, боярин?
– Чего старое ворошить, Борис Федорович.
–А того, что поднялась рука на царскую кровь. Ты говорил тогда что де Димитрий сын царя от седьмой жены и наследником его почитать не стоит. Ты тогда Афанасию Нагому, дяде царевича25 полбороды вырвал. Али забыл?
– Не забыть мне того до гробовой доски, Борис Федорович. Но не за Афанасия страшно мне. За царевича. Дело сие страшное и не избыть мне той вины, государь. Может нас господь за сие и карает?
– Ты про что?
– Про самозванца, Борис Федорович.
– Что? Самозванец – кара господня? Так?
– Так я думаю, государь. Много грехов на совести моей, но сей самый тяжкий. Боярин Дмитрий Иванович Годунов тогда отказался от сего дела страшного. А я вот нет. Гордыня меня толкнула на сие.
