– А кто заказывал? – спросил Александр газетчика, поймав его за руку.
– Не знаю, – тем же базарным тоном ответил мальчик.
– Сколько стоит?
– Шиллинг.
– Почему так дорого?
– Какие новости – такие цены.
Александр купил газету и отпустил юного апостола дальше вещать о конце света. Из-за поворота, символически бряцая бубенцами, выехал катафалк, украшенный свадебными кольцами и целующимися голубками.
«И се конь блед…» – пробормотал музыкант, чувствуя нехорошее.
Катафалк двигался в сторону Александра. И хотя от поворота до места, где молодой человек поймал за рукав мальчишку-газетчика, было не более сорока шагов, печальная повозка ехала почти вечность. Поравнявшись с Александром, она остановилась. Возница сплюнул с языка на мостовую густой слюной и хрипло сказал: «Приехали».
Александру сделалось не по себе, и он раскрыл только что купленную газету. Естественно, в ней ничего написано не было.
– Ну что? – равнодушно спросил возница.
– Апокалипсис, – однозначно ответил музыкант.
– А-а, – глубокомысленно кивнул возница. – Это, стало быть, конец света. Ну, нам-то с тобой все равно.
– Почему? – искренне удивился молодой человек.
– Как почему? Ведь мы же мертвые.
Александру стало страшно. Он попятился и наткнулся на что-то живое.
– Надо быть внимательнее, – ударил его по ушам до ужаса знакомый голос.
– Простите, – прошептал Алекс, поворачиваясь и уже не сомневаясь, кого он увидит.
– И не сидится вам в своей России. Все в Вену рветесь.
– Простите, – борясь со смятением, беззвучно заговорил музыкант. – Возможно, я нескромен, но мне давно хотелось у вас спросить: как горбатые женщины носят бюстгальтер?
– Обыкновенно носят. Только я его не ношу. Ни к чему мне это, – ответила старуха и вынула из сумочки пистолет…
***
Мадам Рауш сообщила, что билет до Лозанны куплен на ночной поезд, давая понять, что у русского гостя есть еще некоторое время для того, чтобы закончить свои венские дела. До свидания с новым знакомым у Александра оставалось еще около двух часов, и он решил по пути на Штумпер-аллею перекусить в одном из многочисленных ресторанчиков.
Хотя и моросил мелкий дождь, людей на улицах было много. Все торопились по своим делам, и на общем фоне суетящихся горожан Александра отличала неторопливость походки и взгляд мудреца, знающего цену окружающей суеты. С Дуная тянуло сыростью. Переступая через лужи, музыкант думал о том, что, наверное, не зря провел эти три дня. Что новая его работа нуждалась в подобной передышке, осмыслении, не думании о ней. Он убеждал себя в том, что, если бы не отъезд в Вену, сейчас он наверняка бы устал, может быть, запил, что случалось уже не редко, и, уж конечно, не испытывал бы того рвения к работе, которое испытывает теперь, после полунедельного бездельничанья. Он думал о людях, проходящих мимо него, совершенно не подозревавших того, что проходят они мимо бога, который умеет делать то, чего никто и никогда делать не умел. Еще он думал о своей работе, о музыке и цвете, о пальцах, которые стынут без тренировки, о сочетаемости инструментов в оркестре, но это слишком сложно для слов…
