По морде куда ни шло, но слышать презрительные вещи от Славы Ване совершенно не хотелось, и, не зная, что делать, он спросил, слышал ли тот про призрак курсанта. Как Ваня и надеялся, его история совершенно захватила художника. Тот задумался, хотя и погрустнел. Последние метры до гостиницы они шли молча.
– Чёрт с тобой! – сказал Капитонов, разворачиваясь у самого входа. – Есть в тебе чтото такое! Не могу с тобой раздружиться. Хотя побить тебя придётся.
– Бей! – радостно согласился Иван, зажмурившись.
– Хемингуэй недоделанный!
– Обзываешься?
– Тото и оно!
– Я милицию позову! – испуганно загомонила дежурная изза стеклянной двери, поглядывая на форму Ивана. «Вот интересно, а что она сейчас думает?» – промелькнуло в Ивановой башке, и он слетел с крыльца.
* * *
– А тяжёлая у больного рука. Надо зеркало найти, – подводил итоги Иван потом, утершись казённым полотенцем. – С таким лицом меня точно с курсов попрут уже в понедельник, а может, и не только с курсов. А Зайнуллато клевещет, художник любому нос расквасит, может, и не его была кровь, может, и не так плохо всё… Зараза! Лишь бы руку не сломал! – Иван, падая, подставил ту самую руку, которая болела у него с эстафеты, ту самую, которую чуть не сломал на лесах, и теперь растирал запястье.
Всё ещё дрожащий от переживаний, смущённый результатом своих воспитательных усилий художник зарылся теперь в работу, всем видом давая понять, что чувствует себя превосходно, настроение отличное, и в таком духе он будет шуровать кистью до пяти утра, не обращая на гостя в номере никакого внимания.
Иван уже видел его в таком настроении, когда только что пар не шёл из художниковых ушей, настолько тот горел от волнения. От жара Славе становилось жарко везде, а не только в этой летней душной комнате. Художник ни минуты не мог устоять на месте или неподвижно, ему надо было непрерывно двигаться. Сейчас он пооткрывал настежь все окна, раскрыл дверь в коридор. Так что даже Ивана, даже тёплой июльской ночью, стало познабливать, а Капитонов расстегнул рубашку, скинул порядком уже закапанные красками носки, оставшись босиком на голом полу. Сейчас он рисовал, мучительно приплясывая на месте, чтобы провести прямую линию разболтавшимися руками.
Это напоминало Ивану взятую однажды в руку снулую осеннюю бабочку. От тепла руки скованная оцепенением бабочка проснулась с неприятным содроганием. И смотреть на Капитонова сейчас тоже стало неприятно. Он стал весь такой, как эта бабочка. Потому Ваня подошёл ближе, чтобы видеть только картину. Теперь уже можно было понять, что на ней нарисовано. Сквозь лиловый фон проступали голубоватосиние линии, дома, деревья, фигуры. Впрочем, были здесь и золотые, и светлозелёные цвета. Строго говоря, с точки зрения Ивана, картина была готова или почти готова.
