– Значит, что – помогает им. Хранитель Путей, так?
Рыжий сидел с сомневающимся видом, немного насупив брови, теребил подбородок.
– Ты сам что, веришь в это?
– Да нет, конечно.
– А ты как думаешь?
Чий поглядел на лица рядом с собой, серьезного разговора на эту тему все еще можно было избежать, даже сейчас. Он никогда не решился бы на него в Амбаре, только так, как до этого с Рыжим, в шутку, посмеяться внутри над этими их наивными доводами. Но теперь надо было либо отшутиться, либо говорить серьезно. Тут вмешался Дерево со своими соображениями насчет того, как они приносили жертву перед выходом в том самом, забредшем караване: положили на валуне у перепутья мясо и что-то там делали. А они-де, дураки, с Файсой, поверили, что мясо исчезнуть должно, и потом лазили ночью смотрели, еще жути на себя нагнали. – «Да чего говорить? Дети мы были».
Вместо ответа Рыжему, Чий, глядя на Дерево, сделал заинтересованное лицо и разрешающе махнул в его сторону. А почему бы не решился никогда? Он вдруг подумал, что не может так сразу вспомнить, когда-то очень давно он об этом думал, определился. Решил раз и навсегда, а вот теперь не может сообразить, из-за чего появился этот его вечный принцип «не выделяться», и отшлифованная за годы манера вести себя согласно ему. Боязнь казаться таким, какой он на самом деле, что бы не подумал ненароком кто-нибудь, что может его интересовать что-то кроме бражки, Амбара, кто больше мяса принесет и обсуждение, какую из соседок Чуба или Косолапа можно легче уговорить в Амбаре на ночь остаться. Это были едва ли не единственные области пересечения их интересов. И как он когда-то решил, надо проявлять здесь рвение и инициативу, даже не показные, верить в это, растить их в себе. Сейчас-то, конечно, многое поменялось, но он ведь и до сих пор свое нежелание играть в пристук, в котором, в отличие от чакры, где надо было думать, все решалось случайной комбинацией чисел, объяснял тем, что у него болит кисть, а не правдой, что он не имеет желания убивать время, хочет его проживать, тратить, чтобы оставались воспоминания, а не следить полвечера, как камни показывают двадцать три, четырнадцать, восемь, тридцать четыре, двадцать три… и так до усталости в глазах, до тупой пустоты в голове. Из-за чего? Отца? Да вроде. Не хотел, чтобы считали похожим на него. Он мысленно усмехнулся. Нет, не прав ты дед Кунар, ошибся во мне. Ему-то ведь также пришлось, знал, что смеются над ним, знал же, не мог он не замечать и пошел на это. А я не в него, я так не умею – не выделяться…
