– Чий, поднимайся. В себя пришел?
– Чий, щурясь, кивнул.
– Собирайся, сейчас пойдем уже.
Он нехотя поднялся, оглядевшись. Все уже практически собрались, все то, что доставали во время привала, разложили по мешкам, ждали только его одного. Он несколько раз глотнул воды, несмотря на то, что пить хотелось, удовольствия это не принесло, за четыре дня пути в тесных бурдюках под сильным солнцем, она уже затухлась. Теплая, неприятная на вкус жидкость скользнула внутрь. Он сунул бурдюк на место и поднял мешок.
– Что так поздно разбудил, мог бы и пораньше? – сказал он, засовывая в лямку плечо.
Краюха проигнорировал вопрос:
– Готов? – сказал он. – Пойдем.
Он развернулся, и все тут же двинулись. Щека продолжала чесаться, должно быть, он ее отлежал, заспал, и сейчас она покрасневшая, опухшая, в рубцах от травы, как и ладонь которую он тоже отлежал, она уже не была багровой, постепенно приобретала нормальный цвет. Долгий дневной сон – занятие, вообще, малоприятное, никогда не любил, обязательно вот также отдавишь что-нибудь, ломает всего, и, главное, чувствуешь себя из времени выпавшим, то ли утро, судя по ощущениям, то ли за полдень, судя по тому, что вокруг. Настроение сразу пропадает, отходишь потом до вечера. Особенно когда так: встаешь, и все на тебя смотрят, уже готовые, как ты глаза открываешь, начинаешь собираться второпях. Молодец Краюха.
Чий оглянулся в последний раз, посмотрел на место их остановки. Оно опустело, но с окружающей Степью уже не сливалось, на земле от них осталась только мятая трава и куча угольев.
Он нагнал Краюху.
– Долго я спал?
– Да… – он пожал плечами, помялся, – да прилично.
– Здорово меня срубило. Я даже не помню, как заснул, лежал, лежал.
Справа не очень далеко в воздух поднялась стайка каких-то крупных черных птиц и медленно, как бы нехотя, полетела к горизонту. Птиц таких он раньше не видел, и сейчас они ему не понравились, было в них что-то мерзкое: коренастые, за исключением длинных красивых крыльев, огромный клюв, и большие, почти человеческие глаза. Он ткнул пальцем в небо.
– Смотри, смотри. Видел? Туда вон, птицы четыре штуки.
– Ну и тва-а-ари!.. Домой бы такую притащить. Поближе бы были, да?
Чий не ответил, поправил перекрутившуюся рубаху, а про себя подумал, что ловить бы таких ни за что не стал. Тем более забавы ради – какая тут может быть забава, слишком опасно они выглядели. И хитро как будто, наверное из-за глаз. Птица с человеческими глазами – мерзость.
