–Дядя, я занят, я не могу помочь, занят, занят, ухожу, – развел руками Егорка, и хотел было направиться к выходу, но его удержали.
–Подумаешь! А дело – это наш секрет! Есть же у людей секреты, – Недоделкин изменился в лице, став серьезнее, – у тебя есть секрет, ну, примеру есть? Думаю, есть, – не дождался он ответа от мальчика, – Поспорим?
–Пожалуй, найдется, но с чего бы мне рассказывать? Я вас не знаю, вы чужой мне, – смягчился Егорка, почувствовав, что он в западне.
–Ну что ты, какие же мы чужие? Брат! Отдаю тебе пятнадцать копеек, за такую мелочную услугу, и все из-за того, что мы братья с тобой, почти как одной крови!
***
Спустя нескольких месяцев одиноких скитаний, Егорка вернулся домой, туда, где его уже не ждали.
Прошло много дней с того момента, когда он покинул его.
За время его отсутствия вокруг ничего не изменилось, только природа изменила цвета, но цвета казались мальчику привычными и знакомыми, что не волновали его маленького сердца. Дух страшный безмятежный царил в деревне, словно деревня умерла, словно сущность её, веселая когда-то и живая – люди – испарилась, ушла в безмолвие и осиротела.
Мать его наспех сшила грубый мешок, в котором совсем недавно хранили зерно, о котором тогда надолго пришлось забыть, привязала к нему веревочку, и так повесила его на шею Егорке, словно камень, словно крест, который ему, слабому и маленькому пришлось носить с собой годы. С этого момента мальчик сделался попрошайкой, без близкого дома, без отца, и можно сказать – без родной матери, которая оставила его в самую тяжелую минуту, чтобы спасти, прогнав его от себя.
Со временем, от дорожной пыли, от частого сна мальчика на сырой земле, мешок стал черным и грязным, как сам мальчик, которого ничуть не волновало то, где хранить собранные объедки и куски. Он не обращал внимания на грязь вокруг себя, на свои грязные по колено босые тогда ноги, на свою одежду, руки, на грязь скопившуюся под ногтями. Грязь под ногтями было дело привычным тех мест, откуда он был родом, вши мучили его, но они были ничто в сравнении со стихией, в сравнении с суровым климатом и голодом.
Скрипнула прогнившая деревянная дверь, последний раз петли смазывал маслом живой отец. Сейчас же петли заржавели, их делал старый кузнец, очень давно, когда дед его строил избу, со временем покосившуюся и зарывшуюся в чернозем по самое жалкое маленькое свое и единственное окошко.
Послышались вздохи старухи, затхлый запах ударил Егорке в ноздри, он поперхнулся от резкости, казалось, изба не проветривалась неделями, стояла вонь невыносимая, которая выбила вечный запах печной гари, всегда казавшийся мальчику верхом неприятных запахов.
