Подозрения были. Фёдор Степанович был уверен, что это сосед снизу, которой писал заявления в ремонтно-эксплуатационное управление и участковому на всех жильцов подъезда. Старик-сосед явно вошёл в стадию маразма.
– Проходите, у меня картошка, – сказала Кира и убежала на кухню.
Фёдор Степанович, повесив куртку на крючок, отправился в ванную.
– Катрусь, привет ещё раз, – крикнул он в воздух.
– Здрасте, дядь Федя, – донеслось из комнаты.
За 20 минут вопрос со смесителем был решён. Не рекорд, но руки дело знают. Фёдор Степанович не работал по вызовам лично. За исключением Кириного дома.
Когда он впервые увидел её, она была на последнем месяце беременности – ещё с длинными волнами каштановых волос. Не красавица, но симпатичная. После рождения дочери Кира отказался от главного богатства – постриглась под мальчика, и с тех пор отпускала волосы только до плеч, прикрывая уши и чёлкой глаза, – как сейчас.
– Ужинать будете? – спросила она.
– Не, благодарю, но поеду. Пробки сейчас, раньше выеду, раньше приеду.
– Будьте осторожны.
– Постараюсь. Катрусь, я поехал.
– Дядь Федя, погодите! – отозвалась девочка.
Катерина с первого взгляда удивляла несхожестью с матерью. Видимо, в отца, всегда думал Фёдор Степанович. Упоминать о нём, правда, было не принято, и Фёдор Степанович, не видевший этого человека ни в жизни, ни на фотографиях, мог только догадываться. Жгучая брюнетка с пелёнок, её тяжёлые прямые волосы не выгорали и на летнем солнце. Крупные чёрные глаза формы миндаля. Смуглая кожа – в отличие от Кириной молочной бледности. Взгляд – кажется, игривый, мягкий, но, если застать врасплох, не по годам взрослый, даже надменный, будто эта детскость – маска. Будто с рождения она была не ребёнком, а женщиной, знающей себе цену. И цена эта была куда выше, чем мог позволить обычный человек.
Вот и сейчас она смотрела на него глазами взрослой женщины. Подошла и шепнула:
– Я никому не скажу про ваш секрет.
– Какой секрет?
– Что вы волшебный.
Фёдор Степанович расплылся в улыбке.
Он вспомнил почти такой же вечер 10 лет назад, когда ноги вынесли его из сауны, дрожащего от аритмии, и понесли в затуманенном сознании в чужой дом в спальном захолустье Симферополя.
Взъерошенный, с трехдневной щетиной после трехдневной гулянки, хорошо, хоть одетый, перед чужой дверью.
Дверь открыла незнакомка, спокойно пустила в дом, без страха провела в комнату со светло-жёлтыми обоями и тяжёлым дубовым комодом.
– Карниз только прибить и шторы подвесить, – сказала она.
